Российский колокол №3-4 2021 - Коллектив авторов Страница 19

Впрочем, пока Дина не видела ничего. Она даже не заметила заварочный чайник, который Кира не посмела снять с подоконника. Занятая своими делами и мыслями, Дина впервые в жизни относилась к Кире безразлично. Чаши весов успокоились, стрелка замерла посередине. И вдруг оказалось, что для Киры нет большего блага, чем когда люди относятся к ней никак. Для нее наступил покой, боль и страх отодвинулись, туман рассеивался, и Кира постепенно чувствовала, как меняется сама. Ее тело становилось сильнее, мысли – яснее, голова – легче. Так чувствует себя человек, который восстанавливается после долгой болезни, снова начинает жить.

И только Николаевой не было безразлично. Она пришла через неделю, в субботу утром, и, поскольку в прошлый раз рассказывала сама, на этот раз потребовала исповеди от Киры.

– Господи, как ты тут живешь одна? Страшно же! – сказала она, укладывая на кусок хлеба ломти копченого мяса. Ее взгляд впился в Кирино лицо, это было страшно и неуютно.

– Я привыкла, – ответила Кира и, мучительно подбирая слова, добавила: – Дима часто был в командировке.

И хотя ни поза, ни выражение лица ее, ни мимика не изменились, Николаева вдруг отложила в сторону бутерброд, встала, подошла и обняла Киру, утопив ее лицо в своем огромном животе.

– Ах ты, бедная моя. Одинокая. Вот мы, бабы, дуры, да? – Николаева шмыгнула носом и отошла.

Оказалось, что она действительно плачет, и Кира не знала почему.

– Ну, экскурсию мне, что ли, устрой, – сказала Николаева.

Поднялись на второй этаж, зашли в спальни, кладовые и ванные комнаты. Спустились, и тут Николаева обратила внимание на картину, висевшую возле лестницы.

– Страхота какая, – сказала она. – Дорогущая, наверное?

– Я не знаю, – ответила Кира.

– Муж покупал?

– Да, муж.

– Ну, богатый человек ерунду себе на стену не повесит. Слушай, у Катьки Вересовой – помнишь ее? – кто-то там в музее работает. Давай ей картину свезем – на экспертизу.

– Нет, – ответила Кира, и в глазах ее почернело от страха. Для нее вынести картину из дома было все равно что нести к офтальмологу для осмотра вырезанный у пациента глаз.

– Господи, что ж ты нервничаешь так? Что ж ты так трясешься-то? Вот вы, богатые, двинутые, точно. Значит,

дорогая картина, раз ты за нее так переживаешь, – прогремела Николаева. – Да, кстати, я ж подарки тебе принесла. Чтобы тут хоть чуть порадостнее стало.

Она бросилась в прихожую и вернулась с пакетом, из которого достала подсвечник в виде лягушки, украшенной зелеными и фиолетовыми стразами, и цветок в горшке. У лягушки недоставало левого глаза, горшок был щербат, с несвежим подтекающим поддоном. После него на стеклянном столике оставался неряшливый отпечаток.

Определив места для даров, отправились осматривать первый этаж. Николаева поразилась наличию бассейна и полуподвала с сауной и тренажерным залом. В прихожей одолжила еще денег. Не дожидаясь, пока Кира проводит ее дальше, прошла узким коридором и уперлась в запертую дверь.

– А там что?

– Это Димин кабинет.

– Заперт, что ли?

– Да, Дима всегда запирал.

– Ну так поискала бы ключ.

Кира промолчала. Это было под запретом, табу – не только отпирать глухую серую дверь, но и заходить в ведущий к ней коридор. Он был такой узкий, что напоминал сведенные ладони человека, который готовится прихлопнуть вползшую между ними тварь.

– Вот ты все-таки рохля. Как в школе была, так и осталась. Там же все твое теперь, чего ты трясешься?

– Там документы. – Кира подумала о Дине, и голос ее пропал, истончился, стерся.

– Ну, документы. И чего?

– У них с Диной был общий бизнес.

– Ты тетку, что ль, боишься? Ху-у-у… Ну она кто тебе? Никто! Никто, понимаешь? Ну отдашь ты ей бумажки, если ей надо. Ты хозяйка тут! А она что тебе сделает? Убьет, что ли?

– Нет, не убьет. – Кира ответила, не успев подумать, быстро и громко, потому что знала, что убьет, и спешила отрицать это.

Поняв, что настаивать на поисках ключа пока бесполезно, Николаева вздохнула и вернулась на кухню, где на столе все еще лежал бутерброд с копченым мясом, а в морозилке дожидался килограммовый брикет мороженого, который Николаева назначила взять с собой для сына.

В обмен на мороженое, а может быть, не в обмен, а просто жадно желая определить реальную цену каждой из увиденных ею в доме вещей, в следующую субботу Николаева привела с собой музейную девушку. Кира, обычно принимавшая чужих людей равнодушно, почувствовала искреннее удивление: настолько новая гостья была чужда обстановке ее холодного дома.

Окна в доме были огромными, но то ли из-за тени вяза, то ли из-за того, как он был развернут относительно сторон света, то ли по другим каким-то причинам солнце никогда не попадало в комнаты. Кира видела солнечный свет, обрамленный оконными рамами, издалека, касалась его лишь изредка, когда случалось пойти в магазин или выбросить мусор. Но с музейной девушкой он словно сам втек в дом через входную дверь. Гостья скинула желтые ботинки, размотала горчичный шарф, повесила на вешалку пальто цвета подсвеченных солнцем осенних липовых листьев и встряхнула льняными волосами, перебрасывая их на плечо. Волосы потекли по ее груди нежным шелковым платком. Музейная девушка оказалась одетой в коричневые брюки и оранжевый свитер и вся как будто вышла из погожего осеннего дня, так неподходящего к солнечной, но ветреной и колючей мартовской погоде. Она двигалась широко и мягко, совсем не так, как Дина или Николаева, была большой и полнотелой, но талия ее была тонкой, а бедра красивыми, как у высеченной в камне Афродиты.

В гостиной она умножила золотистый солнечный свет, став, на памяти Киры, первым человеком, которого дом не подчинил себе, но которому подчинился дом. Рассматривая картину, музейная девушка отошла подальше от нее, встала почти вплотную к серо-голубой стене, и стена позади нее заиграла крохотными золотыми бликами. Ее оранжевый свитер отразился в металлических вставках мебели, в стекле встроенных стенных шкафов и столешницах журнальных столиков.

– Очень хорошая работа. Очень-очень хорошая, – сказала музейная девушка.

– Дорогая? – тут же спросила Николаева.

– Сложно сказать. – Девушка задумалась. – Понимаете, я не оценщик, но на цену картины влияет имя художника и возраст работы…

– И все-таки? – настаивала Николаева.

Музейная девушка окинула ее спокойным взглядом, и Николаева притихла, стала меньше, съежилась, как тень под полуденным солнцем.

– Живопись, повторюсь, качественная, так что даже от неизвестного художника может стоить тысяч сто, сто пятьдесят.

– А вы не знаете имени? – спросила Кира.

И никто не понял, что сейчас, в присутствии музейной девушки, мерцающей благородной позолотой, только