Таинство ближнего - Мать Мария (Кузьмина-Караваева) Страница 50

Ин. 2:15–17). И опять, как бы противоречие этим словам: Кто говорит: я люблю Бога, а брата своего ненавидит, тот лжец, ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит? И мы имеем от Него такую заповедь, чтобы любящий Бога любил и брата своего (1 Ин. 4:20–21). Вот, собственно, о кажущуюся противоположность первого и третьего текстов со вторым споткнулась человеческая история. Одни – люди типа Леонтьева – приняли в христианстве только второй текст, ненависти к миру, а под понятие мира подвели и брата своего. Другие, так же поняв мир, возлюбили аскетическим подвигом христианство и не заметили заповеди о любви к брату.

А между тем гуманизм как будто бы легко укладывается в эти заповеди любви к человеческому лику, без которого невозможна и любовь к Богу. Но, может быть, древние аскеты дали повод к такому толкованию христианства, сами истолковав его так? И надо признаться, что у того же Исаака Сириянина есть слова, как бы подтверждающие эту мысль. Вот они:

«Если милостыня, или любовь, или милосердие, или что-либо почитаемое сделанным для Бога препятствуют твоему безмолвию, обращают око твое на мир, ввергают тебя в беспокойство, помрачают памятование о Боге, прерывают молитву твою, производят в тебе смятение и неустройство помыслов, делают, что перестаешь заниматься божественным чтением, оставляешь это оружие, избавляющее от парения ума, истребляют осторожность твою, производят, что, быв дотоле связан, начинаешь ходить свободен, и, вступив в уединение, возвращаешься в общество людей, пробуждают на тебя погребенные страсти, разрешают воздержание чувств твоих, воскрешают для мира тебя, умершего миру, от ангельского делания, о котором у тебя единственная забота, низводят тебя и поставляют на стороне мирян, – то да погибнет такая правда».

Это страшно, но этим страшное не исчерпывается. Дальше: «Дивлюсь тем, которые смущают себя в деле безмолвия, чтобы других успокоить в телесном». «Прекрасен путь любви, прекрасно дело милосердия ради Бога; но я ради же Бога не хочу этого». «Остановись, отец, – сказал один монах, – ради Бога спешу за тобою». И тот ответил: «А я ради Бога бегу от тебя». И вот как бы исчерпывающее объяснение к такому отношению: «Мир есть блудница, которая взирающих на нее с вожделением красоты ее привлекает в любовь к себе. И тем – хотя отчасти – возобладала любовь к миру, кто опутан им, тот не может выйти из рук его, пока мир не лишит его жизни. И когда мир совлечет с человека все и в день смерти вынесет его из дому его, тогда узнает человек, что мир подлинно льстец и обманщик». И поэтому: «Хочешь ли по евангельской заповеди приобрести в душе своей любовь к ближнему? Удались от него, и тогда возгорится в тебе пламень любви к нему, и радоваться будешь при лицезрении его, как при видении светлого ангела». Что это? Не наглядная ли проповедь любви к дальнему в ущерб любви к ближнему?

Тем более что Арсений говорил: «Богу известно, что люблю вас, но не могу быть и с Богом, и с людьми».

И все расценено.

Вот, например: «Творящих знамения, чудеса и силы в мире не сравнивай с безмолвствующими с подвигом. Бездейственность безмолвия возлюби паче, нежели насыщение алчущего в мире и обращение многих народов к поклонению Богу. Лучше тебе самого себя разрешить от уз греха, нежели рабов освобождать от рабства. ‹…› Лучше тебе, будучи ведущим и опытным, быть козноязычным, нежели от остроты ума своего подобно реке источать учения. Полезнее для тебя позаботиться о душе живой, нежели воскрешать умерших». Точно, ясно, не вызывает никаких сомнений.

Я чувствую, как содрогается каждое гуманистическое сердце. Признаюсь, мое сердце тоже содрогается и не верит, не допускает, что это так.

Я ищу ключа к иному разумению этих слов.

И вот он:

«Когда слышишь об удалении от мира, об оставлении мира, о чистоте от всего, что в мире, тогда нужно тебе сначала понять и узнать, по понятиям не простонародным, а чисто разумным, что значит самое наименование: мир, из каких различий составляется это имя, – и ты в состоянии будешь узнать о душе своей, сколько далека от мира и что применено к ней от мира.

Слово мир есть имя собирательное, обнимающее собою страсти. Если человек не узнал прежде, что такое мир, то не достигнет он до познания, какими членами далек он от мира и какими связан с ним. Много есть таких, которые двумя или тремя членами отрешены от мира и подумали о себе, что стали они чуждыми миру в житии своем; потому что не уразумели и не усмотрели премудро, что двумя только членами умерли они миру… ‹…›

По умозрительному исследованию миром называется и состав собирательного имени, объемлющего собою отдельно взятые страсти. И когда вообще хотим наименовать страсти, называем их миром; а когда хотим различать их по различию наименований их, называем их страстями. Страсти же суть части преемственного течения мира. И где прекращаются страсти, там мир стал в своей преемственности. А страсти суть следующие: приверженность к богатству, к тому, чтобы собирать какие-либо вещи; телесное наслаждение, от которого происходит страсть супружества; желание чести, от которого возникает зависть; желание распоряжаться начальственно; надмение благолепием власти; желание наряжаться и нравиться; искание человеческой славы, которая бывает причиной злоискательства; страх за тело. Где страсти эти прекращают свое течение, там мир умер. И в какой мере недостает там некоторых из сих частей, в такой мере мир остается вне, не действует теми частями состава своего. ‹…› И ты смотри, какими из сих частей живешь; тогда узнаешь, какими частями живешь и какими умер миру. ‹…› И скажу короче: мир есть плотское житие в мудровании плоти».

И, приняв тайну этого ключа, легко понимаешь такую молитву: «Сподоби мя, Господи, действительно быть мертвым для собеседования с миром сим». Потому что: «Не могут приобрести любовь к человеку те, кто любят мир сей». Тут резко противополагается любовь к человеку – любви к миру сему. И у отрекшихся от мира сего любовь к человеку приобретает совершенно иное значение и иной характер. Я подряд приведу тексты Исаака Сириянина, говорящие о подлинной, должной любви к человеку.

«Кто достиг любви Божией, тот не желает уже снова пребывать здесь, потому что любовь уничтожает страх. И я, возлюбленные, поелику вдался в юродство, то не могу сохранить тайны в молчании, но делаюсь несмысленным для пользы братии, потому что таковая есть истинная любовь, – она не может