Правила Константинопольского синода 1276 года - Мария Владимировна Корогодина Страница 10

в это долгое праздничное время клирики и архиереи не только были подвержены пьянству, но и отказывались совершать требы: «яко не быти божествьному приношению, ни божествьнаго крещения» [РИБ, т. 6, стб. 97]. Запрет, очевидно, восходит к ранним представлениям о недопустимости совершения определенных действий в праздничные дни. Ряд подобных запретов связан с постными днями и касается в первую очередь совершения венчания и плотского воздержания. О негласном обычае не совершать требы и крещение в пасхальный период из других источников неизвестно. Между тем, судя по данной статье, эти представления были достаточно распространены как среди духовенства, так и среди мирян: «аще ли явяться спиры творяще народы, не покоряющеся сему правилу, прокляти да будуть».

Значение слова «спиры» вызывало разногласия исследователей. По мнению И. И. Срезневского, поддержанному составителями «Словаря русского языка XI–XVII вв.», термин является калькой греческого слова σπεῖρα в значении «толпа, сборище» или «мятежная шайка» [Срезневский, Материалы, т. 3, с. 472; СлРЯ XI–XVII вв., вып. 27, с. 33]. Можно представить, что запрет употребления алкоголя в церковные праздники заставлял «народы» собираться мятежными толпами, но все же подобная реакция на требование воздержания кажется чрезмерной. Иное толкование было предложено при издании правил собора 1273 г., подготовленном В. Н. Бенешевичем: «с пиры творяще народы» [Бенешевич, 1987, с. 184]. Такое словоделение, не прокомментированное в издании, вероятно, было выбрано исходя из того, что статья посвящена пьянству, поэтому упоминание пиров кажется уместным. Однако синтаксическое строение фразы при подобном прочтении полностью нарушается и обессмысливается. Как представляется, ближе всех к верному пониманию был переписчик XVI столетия, заменивший «спиры» на «споры» [РИБ, т. 6, стб. 98, сноска 17]. Это позволяет предположить, что слово «спира» могло являться сокращенной формой слова «спирание» (распря, спор) [СлРЯ XI–XVII вв., вып. 27, с. 33–34]. При таком понимании окончание статьи является парафразом окончания предшествующей: «люди молву начнуть творити».

6 статья. Священнодействия непосвященных. Заключительная статья наиболее насыщена различными указаниями и содержит обширный ряд положений, регламентирующих совершение священнодействий мирянами и младшими клириками [РИБ, т. 6, стб. 98–99]. Она открывается запретом клирикам, не имеющим священнического сана, освящать плоды и поминальные дары, приносимые в церковь: хотя такое освящение не относится к таинствам, совершать его может только иерей. До постановления собора оно могло совершаться дьяконами или, возможно, иными младшими клириками, не имеющими духовного сана. Обоснованием для запрета служило правило 1 Всел. 18 (только упоминается, без цитирования) и толкование к правилу Лаод. 15, которое цитируется целиком, включая пояснение греческих лексем.

Последующий текст принадлежит собору русских епископов и запрещает чтение Апостола, пение прокимнов и вход в алтарь лицам, не имеющим сана. Перенос освященных сосудов и каждение также остается прерогативой священников и дьяконов. Помимо них вход в алтарь разрешен только специально посвященным пономарям, но и им запрещается ходить по алтарю или пребывать в нем, если это не продиктовано литургическими потребностями. В отдельную позицию вынесен запрет вносить что-либо постороннее в алтарь, включая кутью.

Можно предполагать, что во времена татарского нашествия, когда значительная часть богослужения легла на плечи мирян, помогающих и прислуживающих в церкви, отношение к алтарному пространству и священным предметам стало более вольным, и именно это побудило собор обозначить строгие границы священнодействий для каждой ступени церковной иерархии. Кроме того, со второй половины XIII в. на Руси становятся известны новшества, связанные с переходом Византийской церкви на Иерусалимский устав. В качестве цельного богослужебного текста Иерусалимский устав появился на Руси существенно позже, лишь в конце XIV в.; но связанные с ним изменения стали спорадически проявляться уже в XIII в. [Мусин, 2000, с. 226, 239]. Так, в постановлениях собора 1273 г. отразились изменения в чине проскомидии, повлекшие за собой запрет дьякону совершать эту ключевую часть литургии. Возможно, иные ограничения в действиях дьякона, в том числе запрет освящать кутью или плоды, в том числе на Преображение, также связаны с переменами во взглядах на дьяконское служение.

Источники постановлений собора 1273 г. Итак, собор рассмотрел целый ряд вопросов, касавшихся богослужения и границ между обязанностями иерархических чинов (дьякона, священника, епископа), ответ на которые был неясен. Многие проблемы уже были затронуты ранее на церковных соборах или в канонических ответах архиереев (см.: [Бернацкий, Желтов, 2005; Виноградов, Желтов, 2018а; 2018б]), однако различия в местных традициях, сосуществование древнего и нового обряда не раз смущали клир и заставляли снова возвращаться к вопросам, которые, казалось бы, уже были решены. Именно такие сомнения, по всей видимости, овладели русскими епископами в 1260–1270-х годах после того, как в 1262 г. вместе с «Законоправилом» – сербским переводом Кормчей книги на Руси был получен целый ряд новых канонических постановлений, в том числе канонические ответы Николая III Грамматика, в которых рассматривались некоторые литургические вопросы. Обратившись к ранней русской практике, зафиксированной в таких памятниках, как «Вопрошание Кирика» или «Правило еп. Новгородского Илии и Белгородского епископа» [РИБ, т. 6, стб. 21–62, 75–78], иерархи усомнились в правильности принимаемых решений и способности учесть все нюансы.

Вопросы, волновавшие русских епископов, во многом касались архиепископского богослужения. В первую очередь это было связано с тем, что в XIII в. еще не существовало славянских текстов, четко регламентировавших архиерейскую службу, поскольку древнейшие русские Служебники не содержали сведений об этом[33]. В переводе Требника, появление которого Т. И. Афанасьева связывает с именем Саввы Сербского, а проникновение на Русь относит к концу XIII в., отсутствуют архиерейские чины [Афанасьева, 2019а]. Выдвинутое исследовательницей предположение, что фрагмент рукописи XIII в. c архиерейскими чинами освящения храма и трапезы происходит из «Евхология Саввы Сербского», пока не подтверждено [Там же, с. 149]. Архиерейский Евхологий, переведенный с греческого, появился только в конце XIV в. и связан, по мнению той же исследовательницы, с деятельностью митрополита Киприана [Афанасьева и др., 2019, с. 47–53].

Сведения об архиерейском богослужении можно почерпнуть из ерминии архиерейской литургии, переведенной с греческого языка и вставленной в толкования литургии в Чудовской редакции Кормчей книги [Афанасьева, 2012, с. 161–174]. Ерминия на славянском языке, вероятно, появилась в то же время, когда была составлена Чудовская редакция Кормчей, то есть во второй четверти – середине XIV в. [Корогодина, 2017а, т. 1, с. 226–234]. Подробно объясняя все элементы архиерейской литургии, ерминия не уделяет внимания «особым случаям», и в ней мы не находим упоминаний о казусах, связанных со святительским служением. Таким образом, даже если ерминия переведена до XIV в. и была известна русским епископам в 1270-е годы, она могла лишь породить вопросы, но не решить их. При отсутствии письменно зафиксированных архиерейских чинов во второй половине XIII в. (см.: [Желтов, 2001]) святительская служба могла регламентироваться только устной традицией.

Из-за кризиса патриархии, более полувека пребывавшей в Никее и находившейся под давлением Римского престола