От Рабле до Уэльбека - Оксана Владимировна Тимашева Страница 74

Есть также много интеллигентов, павших в борьбе с советским строем, голодом, разрухой и эпидемиями. Часть интеллигенции делает вид, что примкнула к новому режиму во имя того, чтобы заниматься своим делом, наукой. Советская власть, пишет французский писатель, дает им все, чтобы они посвящали свое время основным занятиям, а не пошли бы в дворники, армию или горничные.

Это было написано явно после книги Герберта Уэллса Россия во мгле,1920, но также и под влиянием увиденного в продемонстрированных Дюамелю научных учреждениях. Жорж Дюамель отметил и то, что для людей нового поколения, не получивших глубокого образования, были организованы институты красной профессуры и другие рассадники нового научного порядка.

Следует признать, что взгляды французского писателя отличаются привычным для него социологическим подходом, но нельзя отказать ему в хорошей доле аналитизма, умении сопоставлять факты, где-то быть недоверчивым, а к чему-то присмотреться и прислушаться внимательно. Приехав в Россию якобы с научной целью для чтения лекций и выступлений, Жорж Дюамель знакомится с учреждениями, которые оказывают помощь иностранцам, например, с ВОКСом (Всесоюзное общество культурных связей с заграницей): «Мне неважно, пишет он, что этому учреждению приписывают особенную роль в пропаганде коммунизма. Для путешественника, который воспользуется услугами этой организации, все будет выглядеть иначе. Именно БОКС облегчает доступ в музеи, памятные места, библиотеки и в любые точки, которые предполагаешь посетить»194. Именно эта организация выдает иностранным писателям нужную информацию и обеспечивает их квалифицированными переводчиками-полиглотами, тоже старыми интеллигентами. Они же, сотрудники ВОКСа, помогли отправить из СССР купленные автором книги и журналы. «Ошибаются те, пишет Дюамель, кто думает, что совершает авантюру, отправляя письмо из СССР. Я отправлял письма своим близким и впоследствии переписывался с друзьями без задержки». 195 При этом Дюамель не знал, что для него в России в период четкого деления на социальные страты и категории кем-то специально было предложено наименование его как «попутчика».

Врач, прошедший первую мировую, поклонник семейных ценностей и добра, искатель в жизни позитивного начала в противовес натуралистам, Жорж Дюамель снискал у новых русских двадцатых годов доверие и льготы, хотя бы не на долгое время. К началу сороковых годов его уже в попутчиках не числили (!).

Новые слова, неологизмы, отношение к ним стало предметом одной из главок книги Поездка в Москву. Аббревиатуры, сокращения, усечения старых слов волнуют французского писателя, и он справедливо полагает, что это общее для Европы поветрие, приводя в пример аналогичные французские усечения и аббревиатуры: democsoc, autochir, TSF, GQG, GBD, P.E.N. «Это зло, пишет он, угрожает всем языкам мира, оно затрудняет чтение множества новых текстов». [Дюамель 1927:94] Дюамель не идет в своем анализе так далеко как Оруэлл, фиксирующий новый словарь, в перспективе, обещающий, как итог, равенство знака и его референта, но он старательно записывает новые русские слова и дает им толкование. В частности, он поясняет, что такое Госиздат, Коминтерн, Наркоминотдел, ГПУ, Наркомпрос, Рабфак, Рабкор, Комсомол и уже упоминавшиеся выше ЦЕКУБУ и ВОКС. Как национальный французский автор, большой писатель и журналист, Жорж Дюамель выступает против идеологизиции и вырождения языка. Он твердо знает, что употребление скользких эвфемизмов, затасканных идиом, а также эксплуатация понятий, не имеющих конкретного значения (всякого рода «измов»), которой слишком злоупотребляют в начале XX века, и, в особенности, обилие аббревиатур способствуют деградации речи. Новые механизмы языка укрепляют новую власть, а потом могут поддержать и диктатуру. Дюамель пока не делает серьезных выводов о возможности в будущем диктатуры в России, но он чувствует в аббревиатурах не только выражение новой действительности, но и порчу языка, и вот это очень важно.

Дюамель и его друг Дертей побывали, находясь в Ленинграде, в фонетическом институте, оснащенном по последнему слову техники. Они увидели фонографы последней конструкции, тщательно записывающие и воспроизводящие звук. «Русские, пишет Дюамель, записывают голоса своих актеров, партийных деятелей, поэтов и некоторых ученых. Мы попросили записать и нас, чтобы оставить эти записи для потомков»196

Приехав в Москву, Дюамель прочел лекции в нескольких театрах— Малом, Камерном, Художественном, Театре Революции и театре Мейерхольда. После лекций он оставался смотреть спектакли и обнаружил, что русские превосходные актеры: одни и те же люди играют и в комедиях, и в трагедиях, и в оперетте. Они умеют прекрасно говорить, петь, танцевать, плакать, смеяться. Они играют не просто с душой, но страстно, лихорадочно. Автор манифестов унанимизма Жюль Ромэн, всегда говорил, что театр как хор, прекрасное место для единения. В театре рождается бог (божественное начало), единая возвышенная душа. Режиссер и дирижер оркестра — герои, способные на великие действия. И вот в России, отмечает Дюамель, много хоров и оркестров, в особенности симфонических, которые могут работать даже без дирижера.

В театре важно все и костюмы, и декорации. Произошла революция, поэтому теперь здесь все нуждается в обновлении. И хотя на сценах дают те же пьесы классиков— Гоголя, Толстого, Чехова, Достоевского, Островского, они должны звучать по-новому и быть представлены в иной манере. Новые авторы еще не появились, но, по мнению Дюамеля, вскоре появятся. Драматическое искусство ждет своих глубочайших революционных перемен. Театр — это слава России. Актеры работали в тяжелые годы и в голод, и в холод, и они были нужнее, чем хлеб.

Люди, приходящие в театр, одеты скромно и чисто. Публика внимательна и хорошо чувствует происходящее на сцене. После спектакля долго аплодируют, выражая признательность. Особенно Дюамелю нравится превосходная русская вежливость, о которой западные демократы не имеют ни малейшего представления. Затерявшись на незнакомой улице, достаточно было отыскать глазами старого человека, и он все превосходно мог объяснить по-французски, и местонахождение, и дорогу, и направление. Все образованные люди, записывает Дюамель, в старой России хорошо говорили по-французски. При этом великий язык в устах пожилых людей вовсе не был для них языком шампанского, коньяка и шелковых чулок, это был язык культуры.

Поездка в Москву представляет собой довольно сухой прозаический отчет о поездке в новую для автора страну. Однако как книга в жанре воспоминаний о путешествии она не единственная в наследии Жоржа Дюамеля. Его перу принадлежит немало других книг о путешествиях. В предисловии к Сердечной географии Европы, 1931 (Geographic cordiale de lЕurоре) он напишет: «Мигель де Унамуно сказал мне: «Молодые люди не знают сегодня, что такое надежда. Чтобы иметь большие надежды надо иметь много воспоминаний. Эта его фраза преследовала меня, когда я путешествовал по Европе». Стиль его «Сердечной географии Европы», в которой речь идет о перемещениях писателя через всю по Европу, включая Финляндию, разительно отличается от Поездки