От Рабле до Уэльбека - Оксана Владимировна Тимашева Страница 70

нее, Фердинанд Бардамю едет в Америку, полный надежд на новую цивилизацию. Там, работая в системе предприятий Форда, он постепенно познает, что есть «механический рай». Отдушиной, тихим островом в его блужданиях в США, становится проститутка, которая пытается создать ему тихое спокойное буржуазное существование, но он предпочитает вернуться в Париж, чтобы закончить медицинское образование.

Став врачом в предместье Парижа, Бардамю работает в маленькой больнице для бедных. Среди его пациентов — консьержки, лавочники, простые служащие. Поневоле он становится участником их мелких дрязг и забот. Судьба заставляет его делать выбор даже в тех случаях, которые к нему ровно никакого отношения не имеют, занять сторону невестки или тещи, отца или сына. Неоднократно он сталкивается с проявлениями низости человеческой натуры, не менее склонной к преступлениям в XX веке, чем во времена средневековья. Осознанием всего диапазона мерзостей окружающих человека кончается «Путешествие на край ночи».

По прочтении книги не создается впечатления, что она написана нарочито мрачно, что в ней специально сгущены черные краски. Естественность повествования, крайняя искренность рассказчика говорят в пользу писателя, использующего для выражения своих мыслей грубовато-простонародную и арготическую речь. По-своему Селин даже лукав, от отчаянья насмешлив и, разумеется, ищет новой веры на путях утраты всех существующих ценностей, ведь обесценены патриотизм, семья, любовь, наука, долг, честь, честность. В 1934 году вскоре после выхода «Путешествие на край ночи» Ив. Анисимов справедливо назвал этот роман «гигантской фреской» современной жизни во Франции, описанием всех ступеней капиталистического ада. Советский критик понял, что Селин не бытописатель, а «автор сумевший истерически прокричать свое несогласие со старой жизнью». Роман был хорошо принят в России, но впоследствии с выходом антикоммунистического манифеста писателя «Меа culpa», а в особенности после публикации антиеврейского памфлета «Безделушки для погрома» отношение к нему в СССР и среди левой интеллигенции во Франции переменилось. Ни в том, ни в другом памфлете у Селина не было рациональной аргументации, оба они состояли сплошь из эмоциональных выплесков, проводящих одну мысль: большевики и евреи дестабилизируют обстановку в Европе, провоцируют все беды человечества. После публикации еще одного эссе, разрабатывающего аналогичную проблематику, его стали считать своим человеком в среде «убежденных французов», т. е. националистов. В послевоенные годы Роже Нимье писал: «Мы не считаем, что Селин отвечает за появление концлагерей, но он выразил настроения, которые привели к появлению таких лагерей». В общественном мнении к новому облику писателя-антисемита, подверстали его прежний пацифизм и антипатриотизм, и его имидж на страницах разномастной прессы стал двоиться. «Этот писатель имеет болезненное влечение к смерти, — писала о нем, познакомившись со «Школой трупов» «Интернациональная литература».

Прошли тяжелые годы войны, настали новые времена, и в новых книгах Селина мы видим желание писателя осмыслить опыт сороковых. На темы военного времени им написаны романы «Из замка в замок», «Север», «Ригодон». Во всех трех книгах сходна канва событий: военные годы, работа врача коллаборациониста, его отъезд в Германию вместе с бегущими из Франции немцами. Наиболее выразительным в стилистическом отношении представляется роман «Из замка в замок» (1952). Автор как бы пытается записать обрывки внутреннего монолога, не всегда до конца оформленного словами. Назывные предложения, восклицания, удивления, отточия передают лихорадочное состояние больного, морально и физически сломленного автора: неутихающая подхваченная в Африке болезнь и надвигающаяся лавина пациентов, которая, кажется, готова его раздавить, как снежный ком, катящийся с горы. В этот период его больные — высшие чины в Вишистском правительстве и осевшие в Виши немцы.

Селину часто приходится иметь дело с владельцами оставленных замков— богатыми людьми, попавшими, на этот своеобразный курорт, но еще чаще он имеет дело с теми, кто занял опустевшие замки и особняки— временно проживающими среди роскоши богатства. Замки, о которых идет речь в настоящем романе, это скорее «воздушные замки», страшные и причудливые призраки, нависшие над Европой — Война, Нищета и Ненависть.

Общий тон писателя ворчливый. Все обращаются к нему, как к врачу и Учителю жизни, а он не знает, кого, как и с помощью чего можно вылечить и успокоить. Политика только возбуждает людей. Очень часто у него и его клиента полярные взгляды, поэтому есть темы, которых нужно избегать, но его постоянно возвращают к ним то с одной, то с другой стороны. Лучше всего он чувствует себя в обществе стареющих дам, он научился их обманывать, развлекать, утешать. Они могут быть привязчивы, назойливы, но вместе с тем их печали так понятны. С симпатией Селин рассказывает о своей пациентке мадам Нисуа, страдавшей, как он сам, болотной лихорадкой. Восхищение женской красотой и чарами молодости чувствуется при рассказе писателя о жене маршала Ромница урожденной арабке Айше и ее дочери Хильде, которую ему приходится «извлекать» из пьяных офицерских компаний. Сам маршал Ромниц, презревший расистские теории и женившийся на семитке, в беседах приятен и остроумен. Его физическая привлекательность и красота угасали на глазах у Селина; «Ромниц, — я уже говорил вам это, был гордым атлетом, не каким-нибудь там биндюжником, а статным олимпийским чемпионом, чемпионом по плаванью… и я видел, видел я, что от него осталось, от этого олимпийца: дряблые мускулы, искаженные черты лица, однако черты Дюрера, черты как бы выгравированные Дюрером, какая-то фюреровская твердость, совсем не отталкивающая, даже на смертном ложе он был дьявольски красив, взгляд немца, взгляд дога…». О «расовых» признаках Селин говорит без нажима и восхищения, лишь с иронией человека, которому пришлось перещупать и перемять сотни тел, сделать тысячу уколов, «заглянуть в сотни скрытых от чужих глаз отверстий». При этом Селина нельзя назвать циником, его наблюдения принадлежат перу гуманиста. Ему кажется, что человечество запуталось в какой-то нескончаемой и бессмысленной игре. Зная ужасы войны не понаслышке, пройдя «школу» войны, он в начале сороковых наблюдает за ней как врач, дававший клятву Гиппократа, отмечая ее трагикомические стороны.

Мужественные люди предстают перед ним без ауры своей храбрости, сиятельные вне блеска своей светской и мировой славы, реноме или слухов. Он видит Лаваля миротворцем и пацифистом, с трудом принимающим немецкое вторжение, Петена бонвиваном, рассказчиком анекдотов и трезвым политиком. Хитросплетения Большой Политической игры не очень были понятны даже этим людям, казалось, принявшим в ней непосредственное участие.

Известно, сколь строгому обращению подвергались те, кто зарекомендовал себя в годы войны коллаборационистом. Не избег этой участи и Селин. Когда-то расхваливавшие его Арагон, Триоле, Дюамель, Сартр ополчились на него в прессе с яростными, не совсем обоснованными нападками. Отсюда попытка ответить обидчикам на страницах романа: «Они забыли, как восторженно отзывались о «Путешествии на край ночи», во времена, когда госпожа Триолет и ее гастритик