Русская культура - Дмитрий Сергеевич Лихачев Страница 20

Что в русской интеллигенции национально русское? Думаю, что это тяга к интеллектуальной свободе и независимости, прежде всего от государства. Еще до появления интеллигенции как некоей более или менее спаянной своим стремлением к интеллектуальной свободе группы народа стремление к независимости от государства заставляло людей уходить в казачество навстречу исконно враждебным земледельческим народам – степнякам, а с XVI века – в Сибирь открывать и осваивать все новые и новые места. Уходить на север к Студеному морю, жить по своей воле в суровых условиях Русского Севера. А затем старообрядчество! Снова уход в леса, стремление не поступиться совестью, вплоть до самосожжения. Самосожжения, но не вооруженного бунта. Не напоминают ли эти самосожжения, казалось бы, бессмысленного стояния декабристов на Сенатской площади? Люди не подчинялись, но не шли штурмом брать Зимний дворец, кстати сказать, самый незащищенный дворец монархов в Европе.

Декабристское стояние на площади впервые обнаружило у нас наличие сильной группы интеллигенции. Сильной не грубой силой, а своим высоким нравственным уровнем, позволившим ей не считаться с собственными сословными и профессиональными интересами.

Это пренебрежение к собственным интересам и высокий нравственный дух сыграли с русской интеллигенцией недобрую шутку. Интеллигенция слишком много и слишком искренне говорила о своей вине перед народом, и народ поверил в вину интеллигенции. Оторвавшиеся от крестьянства слои населения так и стали считать, что перед ними виноваты и с интеллигенции, гнилой и болтливой, «приходится». В результате – революция, а вернее, бунт против людей образованных, совестливых, беззащитных, не имевших опоры.

Террор выбитых из нормальной структуры общества людей (помогла Первая мировая война) против интеллигенции начался сразу же после Октябрьского переворота. Ужасаясь террором 1936–1939 годов, люди забывают, что тогда было истреблено гораздо меньше людей, чем в предшествующие годы. Воображение масс поразило то, что партийцы стали убивать, и даже с маскарадной судебной помпой, своих же партийных. Тогда же, когда истребляли интеллигенцию, это считалось как бы и естественным: сами же признавались в своей вине перед народом…

Подвергавшаяся пыткам моральным и физическим интеллигенция, а вместе с ней и духовенство (та его наибольшая часть, которая держалась крепкой верой) вели себя на редкость достойно. Сколько было проявлено героизма, сколько было мучеников в невидимых обществу «каторжных норах». Но кто об этом знает? Документы составлялись только на признания, на подтверждение следовательской концепции того или иного «дела». Все, что не подтверждало заранее разработанный следователем сценарий «преступления», все это не сохранялось или даже просто не записывалось.

Сейчас, когда начинают публиковаться различные «дела» из архивов, интеллигенция снова идет на распятие. На распятие идет уже мертвая интеллигенция, бессильная себя защитить. Мой долг как «свидетеля века» защитить ее, хотя бы в своих воспоминаниях. Но что знаю я? Мой круг воспоминаний слишком узок и слишком зыбок против волны тенденциозно составленных документов. Но кто-то должен все же противопоставить правду следовательской точке зрения. И это тем более страшно, что толпа склонна верить прежде всего дурному и скандальному, чем благородному и обычному. А обычным в годы ленинско-сталинских репрессий было именно сопротивление.

И я свидетельствую: интеллигенция в основном с честью выдержала все тяжелые испытания XX века.

О русской интеллигенции[26]

Нынешняя обстановка заставляет меня обратиться с письмом, в котором – и не в первый уже раз – я отзываюсь на вопрос о том, каково же все-таки положение, каковы роль и значение интеллигенции в нашем обществе.

Это – не статья, это именно письмо, в котором автор говорит пусть и без строгого порядка, но так, как он представляет себе дело сегодня, как обязывает говорить его собственный житейский опыт.

Итак – что такое интеллигенция? Как я ее вижу и понимаю? Понятие это чисто русское, и содержание его преимущественно ассоциативно-эмоциональное.

К тому же по особенностям русского исторического прошлого мы, русские люди, часто предпочитаем эмоциональные концепты логическим определениям.

Я пережил много исторических событий, насмотрелся чересчур много удивительного и поэтому могу говорить о русской интеллигенции, не давая ей точного определения, а лишь размышляя о тех ее лучших представителях, которые, с моей точки зрения, могут быть отнесены к разряду интеллигентов. В иностранных языках и в словарях слово «интеллигенция» переводится, как правило, не само по себе, а вкупе с прилагательным «русская».

Безусловно прав А. И. Солженицын: интеллигент – это не только образованный человек, тем более не тот, которому он дал такое обозначение, как «образованец» (что-то вроде как «самозванец» или «оборванец»), это, может быть, и несколько резко, но Александр Исаевич понимает под этим обозначением слой людей образованных, однако продажных, просто слабых духом.

Интеллигент же – представитель профессии, связанной с умственным трудом (инженер, врач, ученый, художник, писатель), и человек, обладающий умственной порядочностью. Меня лично смущает распространенное выражение «творческая интеллигенция» – точно какая-то часть интеллигенции вообще может быть «нетворческой». Все интеллигенты в той или иной мере «творят», а с другой стороны, человек пишущий, преподающий, творящий произведения искусства, но делающий это по заказу, по заданию в духе требований партии, государства или какого-либо заказчика с «идеологическим уклоном», с моей точки зрения, никак не интеллигент, а наемник.

К интеллигенции, по моему жизненному опыту, принадлежат только люди свободные в своих убеждениях, не зависящие от принуждений экономических, партийных, государственных, не подчиняющиеся идеологическим обязательствам.

Основной принцип интеллигентности – интеллектуальная свобода, свобода как нравственная категория. Не свободен интеллигентный человек только от своей совести и от своей мысли. Я убежден, впрочем, что можно быть и несвободным от раз и навсегда принятых принципов. Это касается людей «с лобной психикой», отстаивающих свои старые, когда-то ими высказанные или даже проведенные в жизнь мысли, которые сами для себя сковывают свободу. Достоевский называл такие убеждения «мундирами», а людей с «убеждениями по должности» – «людьми в мундирах».

Человек должен иметь право менять свои убеждения по серьезным причинам нравственного порядка. Если он меняет убеждения по соображениям выгодности – это высшая безнравственность. Если интеллигентный человек по размышлении приходит к другим мыслям, чувствуя свою неправоту, особенно в вопросах, связанных с моралью, это его не может уронить.

Совесть не только ангел-хранитель человеческой чести, это рулевой его свободы: она заботится о том, чтобы свобода не превращалась в произвол, но указывала человеку его настоящую дорогу в запутанных обстоятельствах жизни, особенно современной.

Вопрос о нравственных основах интеллигентности настолько важен, что я хочу остановиться на нем