О женской стыдливости - Жан-Клод Болонь Страница 56

Когда началась полемика по этому вопросу, философы посчитали своим долгом объяснить, почему женщины стали стыдливыми. Для тех, против кого в 1758 году выступает в своем «Письме д’Аламберу» Руссо, стыдливость — «изобретение социального законодательства, преследующее цель — обеспечить безопасность отцов и супругов и поддерживать определенный порядок в семьях». Фонтанель (1768) считает, что надо ограничивать половые акты, так как слишком частые соития ведут к бесплодию, о чем он говорит в работе «Республика философов». Вольтера (1776) беспокоит проблема менструаций, Дидро (1772) говорит об инстинкте собственника: женщина принадлежит мужчине, «тайное пользование» становится похищением, и стыдливость защищает эту собственность, пишет он в работе «Дополнения к путешествиям Бугенвиля».

Спор доходит до переворота традиционной концепции. Стыдливость — единственное образование, данное девушкам. «Единственное, чему они научились, — это хорошо носить фиговый листок, полученный ими от своей первой прародительницы», — заключает Дидро. Но если мы так настаиваем на обязательном соблюдении приличия, то лишь потому, что женщина подчинена своей матке, которая подвержена «истерическому бешенству», вследствие чего женщина склонна к разного рода излишествам, и не будь стыдливости — она все время предавалась бы «неистовому удовольствию». Первая ложь открывает дорогу всем извращениям. «Однажды перестав краснеть, она уже не покраснеет никогда», — пишет он в книге «Что такое женщина?». Опровергая, таким образом, существование естественной женской стыдливости, отдает ли Дидро себе отчет в том, что он возвращается к средневековой концепции, согласно которой у женщины больше бесстыдства, чем у мужчины, и только приличие способно ее воспитать? За четверть века несколько мыслителей высказали свои точки зрения, всколыхнувшие ситуацию, связанную с проблемой стыдливости. Споры о ее происхождении примут совершенно иной оборот в следующем веке. Так, Летурно в работе «Эволюция нравов» развивает идею Дидро о том, что женщина принадлежит мужчине. Эмиль Дюркгейм в своем исследовании «Запрет на кровосмешение» (1878–1879) поднимает проблему табу для женщин на соитие во время менструаций. Брауншвиг в книге «Женщина и красота» (1929) пишет, что наиболее чувствительные части тела следует защищать от укусов насекомых, а также от оплодотворяющей энергии, которую первобытные люди приписывали дождю, ветру и солнцу. Между тем философская традиция будет существовать вплоть до конца XX века.

Именно в эту эпоху, после публикации в 1771 году отчета о путешествии Бугенвиля на Таити и состояв' шейся вслед за ним экспедиции Джеймса Кука (1769), появляется миф о добром дикаре. Кажется, что оба путешественника подтверждают существование народа, которому неведомы законы стыдливости: девушки сами пристают к морякам, молодые люди совокупляются на глазах у всех. С тех пор, познакомившись с языком и традициями аборигенов, а также благодаря публикациям других участников экспедиций и их оригинальным записям, люди знают, как сильно реальность отличается от мифа. Об этом можно прочитать в работе Сержа Черкезова «Полинезия таитянок и природа женщин: западная мужская утопия» и в ряде журналов 1768 года, среди которых работы Бугенвиля и волонтера Шарля-Феликса-Пьера Феша, опубликованные в «Журнале общества океанографов» в 1968 году по случаю двухсотлетия экспедиции. Но для читателей 1770 года стыдливость поистине является западным изобретением.

Действительно, все разделяют ссылки на источник: Бугенвиль рассказывает о счастливом острове, где Природа диктует свои законы, называя его «Новой Киферой», «настоящей Утопией»; Феш упоминает, что «единственной одеждой Евы был ее грех». Все убеждены в истинности того, чему Дидро находит следующую формулировку: «Таитянин находится у истока мира, а европеец — приближается к его старости». И все путешественники проклинают стыдливость, мешающую им воспользоваться женщинами, которых им предлагают. «Предрассудки европейцев требуют больше тайны», — замечает принц Нассо-Сьежен; они проклинают «чары, которые достойная порицания стыдливость, несомненно, предписывает скрывать», — говорит Феш.

Эволюция мышления красноречива, если вспомнить, с каким презрением всего двадцатью годами ранее Буффон относился к жителям Лапландии, предлагающим своих женщин первому встречному. Спор о происхождении стыдливости закончился объединением утопии о блаженных островах с ухронией первоначального рая.

Несмотря на различие мнений о природном и социальном происхождении стыдливости, обе стороны соглашаются в одном: стыдливость больше не является женской сущностью, она возникла по какой-то определенной причине, а затем стала постоянной чертой поведения. В этом Руссо согласен со своими противниками. Он вновь подтверждает свои убеждения в романе «Новая Элоиза» (1760): стыдливость является не соглашением, а естественным институтом, «которому легко придать здравый смысл», естественным во имя разума: те, кто ее защищают, стремятся познать ее причину, а не следствия. Отпал вопрос о том, чтобы ссылаться на старый аргумент о стыдливости утопленниц.

Современные концепции стыдливости устанавливаются в условиях, далеких от философских баталий, проходивших между видными умами в эпоху Просвещения. Луи Шарпантье в своей работе «Приличие само по себе, у разных народов, людей и социальных слоев, доказанное фактами» (1767) ставит стыдливость и приличие лишь на последнее место в прогрессе социальной жизни. Тем не менее он считает, что приличие, как и другие добродетели, «глубоко впечатано в сердца людей рукой Вечности»; это «достоинство, доставшееся нам от наших первобытных предков, а не результат национальных предрассудков». Как и любое достоинство, она не меньше других подвержена колебаниям: ее душат страсти, ее укрепляет воспитание. И вот у нас уже есть аргумент для сторонников приобретенной стыдливости: она лишь усиливает стыдливость естественную.

Если говорить о народах, которые укрывают то, что мы демонстрируем, то можно утверждать, что они просто живут по другим законам, но не в анархии. Впрочем, существовало ли когда-нибудь природное состояние где-либо еще, кроме нашего воображения? Пришв ние того факта, что наряду с общественным приличием существует приличие примитивное (то, что современный словарь утвердит, противопоставляя понятия приличия и стыдливости), есть наиболее оригинальный вклад этого сочинения в философию данного вопроса. Нагота жителей острова Формоза объясняется классически жарким климатом, так же как и ношение одежды в северных странах — холодом. Но, как добавляет Шарпантье, укрывание тела в течение летнего зноя расценивается как позор. Это является доказательством того, что нагота — осознанный обычай, разделяемый всем обществом. «Необходимость стала добродетелью, Закон вошел в привычку, приличным стало то, что ему соответствует. У этих народов приличие — в наготе, необходимой для сохранения их здоровья». Таким образом, на этом острове, как и в Европе, стыдливость — врожденное качество, но принявшее иные формы в силу различных климатических условий. Другие примеры свидетельствуют об этом желании объяснить обычай,