Валерий Вьюгин - Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде Страница 54

Ироническим образом, одним из центральных вопросов, обсуждавшихся на протяжении всех лет работы над изданием, был именно вопрос цензуры, которому отчасти посвящена публичная переписка Роллана с Бальмонтом и Буниным, а также авторского права. На сделанное «Временем» Роллану в конце ноября 1927 года предложение издать по-русски авторизованное собрание его сочинений, начав с «Жан-Кристофа» (см. письмо «Времени» Роллану от 21 ноября 1928 г.), Роллан ответил, что не видит «никаких оснований» участвовать в издании, «которое не только не сулит мне никаких выгод, но не гарантирует даже точного и полного воспроизведения текста моих сочинений»:

У меня под рукой томы различных русских изданий «Жан-Кристофа» и других моих книг, и я мог убедиться в том, с каким малым уважением отнеслись к полному тексту. Не допуская никакой цензуры для произведений ума, я — даже и молчаливо — не соглашусь подвергнуться таковой в России.

Роллан декларировал, что его прежде всего волнуют «моральные гарантии касательно русских изданий, настоящих или будущих, моих произведений» и, в частности, протестовал против принятых в советской России сокращенных и адаптированных переводов иностранных авторов, в частности, его «Жан-Кристофа»[735], — «будто бы для того, чтобы сделать его доступным всем»:

Я абсолютно против таких искажений. <…> я хотел бы хотя бы, чтобы мой протест был отмечен и сделан гласным. Как раз потому, что я питаю такое же уважение к массам как к искусству, я считаю унизительным и для искусства и для масс думать, что последние могут воспринять произведение искусства, только снизив его к уровню плохой фильмы или глупого бульварного романа. Я пишу, чтобы учить, будить, поднимать, вести народ, а не чтобы льстить его духовной лени. Я считаю себя в этом его истинным другом

Риторика здесь та же, что в «Ответе Бальмонту и Бунину»: Роллан признает, что в советской России над печатным словом «продолжает тяготеть ярмо цензуры», и объявляет себя сторонником «свободного обмена мнений, святой свободы мысли против всех его душителей — красных, белых, черных (я не делаю различия между цветом тряпки, которой затыкают рот!)»[736]. Однако если отчаянно протестовавших против цензуры советских писателей и поддержавших их эмигрантов Роллан призывал «отказаться от этой эгоцентристской иллюзии, что только наши собственные интересы являются интересами всего человечества» и обратить внимание прежде всего на «обилие признаков мощного возрождения и обновления» в советской России, на «размах научных исследований и поддержку, которую им оказывает советское государство», на возникновение «блестящих школ молодых писателей» и на то, что «там печатают и читают столько, как никогда до этого времени, как не печатают и не читают у нас во Франции»[737], то, заботясь о собственном статусе, писатель требовал от «Времени» «моральных гарантий» того, что «ни один отрывок» из его французских произведений не будет выпущен из русского издания без его «ведома и согласия» (письмо Роллана «Времени» от 25 октября 1929 г.). Не найдя в первом варианте договора таких гарантий — которых кооперативное издательство в условиях предварительной цензуры Главлита и отсутствия в СССР авторского права на книги иностранных авторов дать никак не могло — Роллан пригрозил: «…текст договора не дает автору никакой гарантии в том, что его сочинения будут опубликованы в цельности. Между тем я заявляю, что если этого не будет (т. е. если текст изданных сочинений будет опубликован не полностью, или если его смысл будет намеренно изменен), я не могу считать себя „морально“ связанным по отношению к Издательству» (письмо Роллана «Времени» от 3 февраля 1930 г.). Очевидно, что такого рода гарантии мог дать только Главлит, который собственно и практиковал все цензурные выпуски и сокращения, все подавление свободного обмена мнений и свободы мысли, против чего Роллан так красноречиво протестовал. «Время» обратилось за требуемыми Ролланом «моральными гарантиями» именно к Главлиту: «Ромен Роллан, предоставляющий нам монопольное право издания на русском языке полного собрания его сочинений, ставит, среди других условий, условие об обязательном выпуске полного текста его сочинений без каких-либо сокращений. В связи с этим просим указаний Главлита, можно ли принять такое обязательство пред Роменом Ролланом» (письмо «Времени» в Главлит от 6 февраля 1929 г., в левом углу листа приписка карандашом: «Не подано, но прочитал 6/2 1929 г. Нач. Главлита т. П. И. Лебедев-Полянский не возражал»). Положительный, хотя и неформальный ответ главы Главлита позволил «Времени» объявить издание Роллана, в отличие от издания Цвейга, полным и внести в текст договора с автором пункт — довольно, впрочем, осторожный — о том, что «Издательство обязуется не производить по своему усмотрению изменений и сокращений текста произведения Ромена Роллана. Если бы по обстоятельствам, от Издательства независящим, такие изменения или сокращения оказались необходимы, Издательство обязуется в каждом отельном случае ставить об этом в известность Ромена Роллана» (договор «Времени» с Ролланом, 20 марта 1930 г.), а также обещать автору, что, если цензурные сокращения окажутся неизбежны, они будут «всегда обозначены в тексте тома пробелами (или точками) размера, равного объему выкинутых слов» (письмо Роллана «Времени» от 25 июля 1930 г.). Получив для себя исключительные гарантии от Главлита, Роллан отнюдь не способствовал установлению в советской России «свободного обмена мнений, святой свободы мысли», а лишь вновь, как и в ситуации с письмом «Писателям мира», желая сохранить свою идеалистическую позицию, оказался ангажирован советской властью.

Цензурная проблема полноты издания была также непосредственно связана с его авторизованностью и, следовательно, с авторским правом:

Вы говорите о том, как неудовлетворительно были выпущены предыдущие издания ваших книг на русском языке, — отвечало «Время» на претензии Роллана. — Ваша забота о хорошем качестве издания не только не противоречит нашим стремлениям, но совершенно совпадает с ними, т. к. забота о том, чтобы издание получилось возможно более тщательным, и заставила нас обратиться к вам. Вы, например, говорите о «Жане-Кристофе» как о произведении «далеком и превзойденном». Может быть потому вы сочли бы нужным кое-что в нем исправить или вычеркнуть. Уважение к чужому труду и заставляет нас обращаться к автору и заботиться о том, чтобы издание вполне удовлетворяло его во всех отношениях. <…>

Мы вам предложили гонорар только за новые произведения и в случае получения их нами за 3 месяца до появления их в свет заграницей потому, что в этом случае мы получаем один-единственный плюс — возможность выпуска книги РАНЬШЕ другого издательства и ничего больше. Никаких других прав мы не получаем, т. к. из-за отсутствия конвенции любое издательство имеет право выпустить то же произведение, независимо от соглашения издательства с автором. Это последнее обстоятельство исключает возможность уплаты иностранному автору нормального гонорара за весь печатаемый текст, ибо подобная уплата, значительно удорожив издание, лишила бы его возможности конкурировать с другими, не оплаченными гонораром изданиями того же произведения. Единственное, что мы можем сделать в этой области — это оплатить ваше предисловие к русскому изданию, а также те поправки, которые вы пожелали бы внести в текст ваших произведений специально для русского издания. <…> Мы подчеркиваем, что наше предложение имеет временный характер — до заключения Правительством конвенции с заграницей. Как только такая конвенция будет заключена, мы будем очень рады заключить с вами настоящий договор с соответствующим обязательством выплачивать вам гонорар.

Предполагая сделать издание авторизованным, то есть подготовленным с согласия автора, с учетом его пожеланий, с выплатой ему гонорара (хотя и только за новые произведения) и с возможностью для него вносить исправления в старые тексты, «Время» не имело опоры в отечественной системе авторского права, поскольку Советская Россия, вслед за царской, не подписала международную Бернскую конвенцию, и интересы иностранных авторов в ней никак не охранялись[738]. С юридической точки зрения, как прекрасно понимали все заинтересованные стороны, договор издательства с Ролланом отнюдь не являлся обычным издательским договором, предоставляющим издательству «право издания и распространения произведения за определенную плату, уступку имущественных прав автора. Договор не может рассматриваться с точки зрения возмездного отчуждения авторского права, так как для такой сделки отсутствует прежде всего объект — самое авторское право» (заключение юрисконсульта И. Я. Рабиновича на претензии шведской издательской фирмы «Aktelbolaget Sveriges Litografiska Tryckener» к Ромену Роллану, 28 апреля 1931 г.). Сила этого договора, как писало «Время» Роллану, заключалась «не в юридических его санкциях, а в тех моральных обязательствах, какие он налагает, прежде всего конечно на нас, а затем и на другие издательства: в обязательствах, вытекающих из уважения к Вашей воле (выражением которой служит подписанный вами договор)» (письмо «Времени» Роллану от 22 ноября 1931 г.). К моральным обязательствам издательства принадлежала и выплата гонорара Роллану, с юридической точки зрения представлявшая собой со стороны «Времени» «добровольную материальную жертву» (заключение юрисконсульта И. Я. Рабиновича).