Фельдмаршал Борис Петрович Шереметев - Александр Заозерский Страница 48

дисциплину и вызывала веру в себя именно научным своим методом. Иллюстрацию этого явления дает один из наиболее ярких представителей боярской знати — князь Д. М. Голицын. Страдая эпилепсией, он хотел ехать лечиться за границу и просил Ф. А. Головина побить челом царю о разрешении, причем объяснял: «…дохтуры мне советуют в Дрезне ехать лечитца, где академия есть, для того: в академиях непрестанно бывает анатомия и всякой дено меж дохтурами бывает прение о болезнях. Если, мой государь, ко мне государевой милости не будет, а вашего призрения, вечно згину»{427}.

4

Обучение в западных школах, даже только поездка в Европу было предприятием сложным, доступным сравнительно немногим. С другой стороны, оно предполагало и определенный возраст. Отсюда — стремление овладеть элементами «западной науки» домашними средствами, являвшееся, может быть, лучшим показателем того, как глубоко влияние Европы проникло в русскую жизнь.

Первым в этом ряду должно быть отмечено появление в дворянском доме, пока еще среди крупной знати, домашнего учителя-иностранца. Так, находим его в доме князя Б. И. Куракина. Живя подолгу за границей при разных дворах в качестве посла, он очень внимательно следил за воспитанием оставшихся в России детей — сына и дочери. Князь хотел, чтобы они научились языкам и танцам, которые он, видимо, считал основными элементами образования, и для этого при них жила «мадам» — этот в недалеком будущем неизбежный аксессуар каждого барского дома. «Об ученьи детей скажи мадам, чтобы принуждали, паче — в языке, также и танцованья не забывали»{428}, — писал он Филиппу Губастому, управителю своего имения из крепостных, который посылал ему отчеты об успехах детей. Князь хотел бы подкрепить усердие детей в указанных предметах собственным примером: «А зачем сын не учился танцовать, о том отпиши, — наказывал он Губастому. — А дочери скажи, что я нарошно для нее выучил три танца, чтоб ей одной не скучно было танцовать»{429}. И, наконец, писал непосредственно детям: «Князь Александр Борисович, здравствуй, и с сестрою! Зело радуюсь, что учитесь. Токмо соболезную, что еще не говорите по-немецки: уже время не малое; требует то малого прилежания, а не лености. А паче меня веселит, что умеете танцовать»{430}. По словам Ф. Берхгольца, у маленькой княжны Черкасской была «францужка»{431}. Детей князя А. И. Репнина учил иноземец Кольберх{432}, а князя И. Щербатова — иноземец же Григорий Кершовский{433}. Домашние учителя были у детей А. Д. Меншикова{434}. Надо думать, что этот столь типичный для русского дворянства обычай и тогда уже имел большое распространение, но, конечно, все факты не могли попасть в источники.

Учитель-иностранец был важен для дворянской семьи прежде всего преподаванием иностранных языков. Из приведенных выше примеров мы видим, насколько широким стал спрос на иностранные языки уже в это время: их изучение ставил себе целью каждый, кто по доброй воле ехал за границу. Домашних учителей ради этого приглашали не только для обучения детей, но и для взрослых. Князь В. А. Голицын, бывший «за морем для науки» (вероятно, корабельной), «принял» за границей в Голландии к себе в дом «малого» по имени Михаил Раз, «чтобы… быть у него и изучить ево французскаго языку в три года»{435}. Для той же цели существовали правительственные школы, французская и немецкая в Москве, откуда в 1715 году учителя французского и немецкого языков были переведены в Петербург{436}, вслед, можно думать, за переселявшейся в новую столицу знатью.

Относительно итальянского языка до нас дошла еще от 1694 года «роспись боярских и иных чинов детям», которым велено было учиться ему у братьев Лихудов, и здесь, между прочим, находим: двух сыновей князя П. И. Хованского, двух — Ф. П. Салтыкова, двух — А. П. Салтыкова, двух — И. Ф. Волынского — это боярские дети; из детей стольников: два — князя Ф. А. Хилкова, шесть — князя И. М. Черкасского, один — С. А. Языкова{437}. Возвращавшиеся из многочисленных и более или менее продолжительных заграничных «посылок» молодые и немолодые люди, без сомнения, привозили знание языка, худое или хорошее, но, во всяком случае, достаточное, чтобы по требованию обстоятельств обменяться житейскими фразами или разобраться в иностранной книге.

Универсальным орудием, а вместе и символом западной культуры был латинский язык, и в Москве оказалось немало знавших его людей, а еще больше платонически к нему стремившихся. Мы знаем, что представители старшего поколения В. В. Голицын, Б. А. Голицын, А. А. Матвеев, И. А. Мусин-Пушкин, князья Г. Ф. и В. Л. Долгоруковы хорошо говорили по-латыни, а для младшего поколения «царедворцев» латинский язык был почти обязательным предметом. Есть очень выразительное свидетельство о степени распространенности латыни среди молодых людей, посылавшихся Петром за границу для изучения навигаторской науки. Посланный в числе других в 1710 году, но не знавший латинского языка, князь М. Голицын оказался исключением среди своих товарищей и попал в весьма трудное положение. «…Не знамо учитца языка, не знамо — науки, — жаловался он. — …Который наша братья приехали для обучения к той же науке, и ни единаго не было, чтобы без латинскаго языка…»{438}.

Среди тогдашней знати возникла мода на латинскую фразу, даже просто на латинский алфавит. Как иначе объяснить, например, что Б. А. Голицын обычное пожелание «многих лет», которым заканчивал свои письма к Петру, иногда выражал по-латыни, даже не считаясь с тем, что Петр I латыни не знал? А люди, не знавшие, как и Петр, по-латыни, но желавшие щегольнуть культурностью, выходили из затруднения тем, что изображали латинскими буквами свои фамилии и вообще русские слова.

Самый русский язык своим словарным составом начинал отражать это тяготение к Европе и европейской культуре. При Петре 1 наблюдается явное увлечение иностранными словами. Они вводились в русскую речь не только для обозначения новых понятий, но зачастую без всякой нужды ими заменяли привычные русские слова, подвергая при этом довольно бесцеремонной операции ради их приспособления к требованиям русской грамматики. Поэтому речь европеизировавшегося автора нередко звучала комически. Наиболее яркие иллюстрации этого можно найти в писаниях много раз упоминавшегося князя Б. И. Куракина, но в том или другом количестве они найдутся у любого автора той эпохи, в том числе у самого Петра I. Так язык знати начинал обособляться от народной речи.

Чрезвычайно важно, что в происходивший культурный переворот наряду с мужчиной — почти наравне с ним — втянута была и женщина. На примере семей князя Б. И. Куракина и графа Г. И. Головкина мы убеждаемся, что программа домашнего образования для детей обоего пола была одинакова. Правда, в дальнейшем их пути расходились; однако Петром были приняты некоторые меры к тому, чтобы это расхождение не было слишком далеким. Ганноверский резидент Вебер