Фельдмаршал Борис Петрович Шереметев - Александр Заозерский Страница 47

зачинал: сказывает Купрен, что еще есть некоторая трудность в пальцах и зачинать играть с ноты рано. В латинском языке почал было прежде сего нарочито подаватца, а тому уже месяца с три, что, почитай, в одной поре стоит. Одним словом, латинский язык ему трудняе всех ево других наук, ибо он на нем вдвое больше работает, неже [ли] в других науках, только в нем меньше всех профитует…»{416}.

В Париже же учился на попечении князя Б. И. Куракина сын будущего фельдмаршала М. М. Голицына Петр Михайлович. Из его письма к Б. И. Куракину видно, что он изучал между прочим фехтование и верховую езду, — эти «науки» входили в программу, но гораздо более, по-видимому, он увлекался музыкой, что уже не вызывает сочувствия у его патрона: «Изволили вы ко мне писать, чтоб оставить мастера музыки и учиться на шпагах, — писал он Куракину. — И я всепокорно прошу моего государя, чтоб онаго мастера у меня оставить, для того что у меня только всего и веселья и забавы в Париже»{417}. Можно думать по этому примеру, что у младшего поколения образовалось более тонкое восприятие европейской культуры.

3

Стремление к западной науке уже при Петре I вышло за пределы тесного круга придворной знати в широкую среду дворянского и частью разночинного населения.

Перед нами — обширная группа искателей западного образования, выступление которой в этом качестве является совершенной неожиданностью: это — подьячие разных московских приказов и главным образом Посольского приказа, отличавшегося вообще более высоким интеллектуальным уровнем своего состава. Источник, из которого мы знаем о них, — по преимуществу поданные ими царю челобитные. Одни сами хотели быть посланными «в европские страны», другие хлопотали за своих сыновей. Подьячий Иван Леонтьев, побывав в Голландии при после Матвееве и вернувшись, просил царя отпустить его «для наук инженерству и французскаго языка в Париж, коих я всесердечно желаю обучиться…»{418}. Степан Пучков хотел вместе с другими подьячими ехать в Кенигсберг и так мотивировал свое желание: «А я, раб ваш, науки латинского языка по возможности принял, а немецкого обучаюсь; но токмо той науки за скудостью моею докончать здесь не могу, а в Кенигсберху для оного учения желание мое есть»{419}.

Поднимемся на одну ступень по социальной лестнице выше. Вот дьяк Посольского приказа Иван Волков, «из дворян». В свое время он был на государевой службе в Голландии при А. А. Матвееве. Три его сына, благодаря хлопотам отца, учились за границей. Старший из сыновей, Григорий, был «отпущен во Италию для докторского учения», а позднее мы его находим в Риме, где он изучал философию и куда был устроен, по-видимому, знакомым нам князем Куракиным. Последнему он писал, благодаря за оказанную ему «милость»: «…по многопремудрому вашему строению, до сего времяни у наук пребываю и за помощью Божиею уже год, яко учусь философии на латинском языке, и впредь еще до скончания всех школ подобает мне в Риме пять лет»{420}. Впоследствии Григорий Волков был секретарем русского посольства в Париже.

Не меньший результат принесли хлопоты за своих сыновей и другого дьяка Василия Постникова, происходившего, так же как и Волков, из дворян. У него было два сына, и оба — Петры. Еще в 1692 году старший, бывший тогда в чине стряпчего, «по челобитью» отца был послан «для совершенной дохтурской науки в Венецию в Потавскую (в Падуанскую. — А. З.) академию»{421}. Через три года он писал Петру I: «…рабски доношю вашему священному величеству, сколько еще, надежда-государь мой премилостивейший, изволишь указать мне, холопу своему, побыть в иноземских государствах для большего совершения во врачестве и для изучения аглинскаго и галанскаго языков.

Есть ли удебно будет вашему царскому величеству, — уповаю бо на милость Божию, что сверх дохтурства услужю тебе, государю моему премилостивейшему, языками: греческим — книжным и простым, латинским, италианским, францужским. И есть ли побуду здесь (письмо пишется из Амстердама. — А. З.) с год или больши — аглинским и галанским. Сего ради ожидаю указу вашего монаршескаго всем, и по сем указе, аще Бог даст, поехать из Галандии в Англию в преславную академию, называемую Оксфортскую…»{422}.

В 1696 году Постников получил диплом доктора философии и медицины в Падуанском университете. Из него вышел широко образованный человек, по отзыву А. А. Матвеева, «муж умный и дела европского и пользы государевой сведомый и в языках ученый»{423}. Несколько позднее европейскую школу прошел и Петр Меньшой Постников. Согласно приказной записи он был «отпущен с Москвы во европские государства» в 1702 году и тоже — по челобитью отца «для совершенного свободного учения латинского, немецкого и французского языков…»{424}. Учился он в Париже в течение семи лет у профессора Лионьера, который обучал и сыновей графа Г. И. Головкина. По словам профессора, Петр Меньшой изучал под его руководством «языки латинский и французский, эпистолярный стиль, глобус, географию, риторику, политику всех государей Европы и философию». Он уехал из Парижа, не расплатившись со своим учителем, и этому обстоятельству мы обязаны тем, что знаем программу его образования от самого профессора, написавшего о неблагодарном своем ученике канцлеру Головкину{425}.

Среди русских аристократов также встречались энтузиасты западного обучения. Таков, по-видимому, был князь И. Ю. Трубецкой. О нем И. Колушкин писал князю В. Л. Долгорукову с явным восхищением: «Истинно, государь, удивлению достойно, какое он старание имеет к наукам, что никакие веселие ево оттого отлучить не может, только всегда с мастерами сидеть». Или другой пример: в 1719–1721 годах в Англии жил на собственные средства князь И. А. Щербатов, в будущем видный дипломат. Сюда он приехал для изучения «свободных наук». Из письма его к Петру 1 видно, насколько серьезно было его отношение к обучению: «Исполняя ваше царского величества повеление, я не преминул учиться языков и математике и по многим моем труде пришел в некоторое знание французского и английского языков, что оными могу… говорить и с них на русский язык переводить. Також де отчасти научился аритметики, геометрии, тригонометрии, астрономии и навигации… Вашему царскому величеству доношу, что я хотя и на море не поехал, но праздно времени моего не упущу, чего ради буду обучаться более языкам и вступать в глубочайшие части математики, сколько возмогу понять…»{426}.

Даже у людей, глубоко консервативных по природе и упрямых по убеждениям, практические плоды «западной науки» пробивали брешь в их взглядах на нее, по крайней мере в тех областях, которые ближе стоят к повседневному быту. Так, медицина из знахарства превращалась в их глазах в научную