Эпоха Брежнева: советский ответ на вызовы времени, 1964-1982 - Федор Леонидович Синицын Страница 48

Упор на материальное стимулирование имел ту же «проблематичную» сторону, что и акцент политики государства на росте уровня жизни — его сопряжение с игравшими в советской идеологии важную роль моральными факторами («сознательность» и приверженность, в первую очередь, не личным, а общественным интересам). Введенный в 1961 г. в текст Программы и Устава КПСС «Моральный кодекс строителя коммунизма» (свод принципов коммунистической морали) включал такие положения: «Простота и скромность в общественной и личной жизни», «Забота каждого о сохранении и умножении общественного достояния», «Высокое сознание общественного долга». Реализация курса на стимулирование материальной заинтересованности потенциально входила в конфликт с установками «Морального кодекса» и с «интересами общества в целом», ведь главный упор в развитии приверженности качественному труду на благо общества был сделан на деньгах, а не «сознательности». Недаром некоторые американские советологи восприняли расширение хозрасчета в Советском Союзе как несомненный признак «движения на пути к разложению социализма и реставрации капитализма»[911]. Даже марксистские издания (например, «Monthly Review») писали, что кроме СССР, «возможно, больше нет в мире такой капиталистической страны… за исключением Японии, в которой классические буржуазные механизмы действовали бы так эффективно для обеспечения… движения экономики вперед»[911][912].

Закономерно, что в народе и даже у некоторых идеологов бытовало непонимание политики материального поощрения. В марте 1966 г. на собраниях люди задавали партработникам вопрос: «Почему мы идем по пути повышения зарплаты и по пути снижения цен, а не только по пути снижения цен?» В трудах ряда теоретиков материальные стимулы прямо или косвенно рассматривались «в качестве «родимых пятен» капитализма»[913].

Отвечая на такие сомнения, руководство страны, во-первых, декларировало «строжайший контроль… за мерой труда и мерой потребления», т. е. за тем, чтобы уровень благосостояния каждого человека не превышал его вклад в общественное благо. Было объявлено, что выплачиваемые людям в качестве материального стимулирования деньги идут «на увеличение трудовых доходов, поэтому никаких элементов «размывания социализма» здесь нет и быть не может»[914].

Во-вторых, наряду с материальным, в СССР продолжало использоваться моральное стимулирование труда (ордена, медали, грамоты, «переходящие красные знамена» и пр.). В период утверждения «Косыгинской реформы» в сентябре 1965 г. Л.И. Брежнев размышлял о необходимости применения «моральных факторов». Поступали и предложения с мест — так, в Азербайджане просили о восстановлении существовавшего ранее порядка награждения орденами и медалями за высокие достижения в сельском хозяйстве[915].

До широкого внедрения материального стимулирования в умах советских людей присутствовало некоторое смешение, неотделение морального и материального стимулирования — очевидно потому, что второе использовалось слабо и шло «довеском» к первому. В мае 1965 г. в Ленинграде представители рабочей молодежи предлагали «решить на моральных стимулах» вопрос поощрения тех, кто хорошо работал и добился звания «коммунистической бригады», в виде прибавки к дней отпуску (эти дни следовало «снять с прогульщика»)[916]. Однако отпуск на самом деле — это скорее материальное поощрение. Действительно, отделить «материальное» и «моральное» в этом аспекте трудно. Американский марксист П. Суизи считал, что спор об этом вообще неправомерен, «так как в обоих случаях предусмотрены материальные блага»[917]. Действительно, при награждении орденами, медалями и др. (вроде бы «чисто моральное» стимулирование) человек мог получать определенные материальные льготы (надбавку к пенсии и пр.).

Власти СССР видели лучшим решением сочетание материального и морального стимулирования, которые, как считалось, «взаимно усиливают действие друг друга». Для этого требовалось «удачно выбирать формы» стимулирования «соответственно конкретным условиям»[918], т. е. искать между ними баланс. Однако с конца 1966 г. моральное стимулирование практически было «забыто» в пользу максимизации материального[919]. Власти понимали, что в условиях формирования «общества потребления» и курса на рост уровня жизни приоритет должен быть дан материальному поощрению как наиболее эффективной системе стимулирования труда.

Для компенсации противоречия между «идеалами» и материальным стимулированием труда советские идеологи пытались доказать, что материальное и моральное поощрение даже при превалировании одного из них идут рука об руку, что это «две стороны одного и того же явления». Было объявлено, что «материальные и моральные стимулы в труде отождествлять нельзя, но нельзя их [и] противопоставлять»[920].

Таким образом, ответ властей СССР на вызов «материального фактора» относился к «идеологической сфере», так как вопросы благосостояния, уровня жизни были признаны имеющими важное идейно-политическое значение. Этот ответ стал также и элементом контроля за массовым сознанием, связанным с направлением поведения граждан страны в экономической сфере. Формулирование ответа на вызов «материального фактора» в «позитивном» ключе было закономерным ввиду базирования принятой в Советском Союзе концепции «развитого социализма» на «экономической», а не «духовной» основе.

Глава III

ВНУТРЕННИЕ ПРОБЛЕМЫ НЕ РЕШЕНЫ

3.1. «Сближение с идеалом»: оценка советским руководством своих идейных исканий

Власти СССР констатировали успех новой концепции идеологии и считали, что она адекватно описывает текущее состояние страны — «реально существующее социалистическое общество». Последнее, в свою очередь, было признано соответствующим изначальной задумке творцов марксизма-ленинизма. В 1970 г. на совещании в ЦК КПСС сотрудник Отдела пропаганды и агитации Л.А. Вознесенский заявил, что СССР находится «на таком этапе, когда происходит реальный процесс сближения практики социализма с его идеалом». В 1975 г. Н.Н. Иноземцев и А.Г. Милейковский писали, что теперь капитализму «противостоят не только марксизм-ленинизм в качестве теории классовой борьбы, но и реально существующий социализм со своей экономической системой, обеспечивающей благосостояние народа и наиболее благоприятные условия для расцвета человеческой личности»[921].

По мнению властей, новая концепция идеологии подтвердила пригодность существующей советской модели для дальнейшего устойчивого развития страны[922]. М.А. Суслов в 1968 г. сделал вывод, что советские люди «теперь яснее представляют, по какому пути… идти к коммунизму» (этот путь был обозначен концепцией «развитого социализма», так как «совершенствование, повышение зрелости» и являлось «строительством коммунизма»). В 1981 г. В.В. Загладин отметил, что «социализм уверен в правильности избранного им маршрута, совпадающего с магистральным путем развития всего человечества — с путем безграничного социального прогресса»[923].

Идеологи считали, что разработкой концепции «развитого социализма» партия вдохнула новую жизнь в марксизм-ленинизм и продемонстрировала способность дать ответ на вызовы времени. В 1970 г. С.П. Трапезников сделал вывод об усилении «классовой направленности и политической идейности» общественно-научных исследований. Г.Л. Смирнов, выступая на совещании в ЦК КПСС в феврале 1971 г., отметил, что предыдущие годы были «периодом интенсивной идейно-теоретической деятельности партии», а Л.Н. Москвичев в том же году указал, что в итоге «маркистско-ленинская