Эпидемии и народы - Уильям Макнилл Страница 44

было неоднозначным вознаграждением, поскольку изоляция способствовала появлению сравнительно плотных популяций, которые затем оказывались уязвимы для необычайно сурового эпидемического приступа, когда той или иной новой инфекции действительно удавалось прорваться через водную преграду и проникнуть на Японские острова. Сельские популяции Японии оставались гораздо более разбросанными, чем в Китае, по меньшей мере до того момента, как в Японии утвердилось заливное рисоводство (этот процесс не был завершен еще в XVII веке), а японские города до совсем недавнего времени были гораздо меньше китайских. Это означало, что значительное количество значимых смертоносных болезней, ставших хроническими в Китае, не могли утвердиться среди японцев примерно до XIII века.

Следовательно, на протяжении более шести столетий, до того, как плотность населения Японии не превзошла критический порог, допускающий превращение этих эпидемий в эндемичные инфекции, архипелаг пережил затяжную серию суровых вторжений заболеваний.

Первые зафиксированные контакты с материком относятся к 552 году н. э., когда на японскую землю впервые ступили буддистские миссионеры из Кореи. Пришельцы принесли с собой некое новое смертельное заболевание — возможно, это была оспа[155]. Аналогичная жестокая вспышка случилась поколением позже, в 585 году, когда иммунитет, возникший в результате эпидемии 552 года, уже был исчерпан. В 698 году было положено начало гораздо более устойчивому опыту эпидемий, который скачкообразно распространялся по архипелагу на протяжении последующих пятнадцати лет; болезнь вернулась в 735–737 годах, затем еще раз в 763–764 годах, а после этого 26 лет спустя, в 790 году, «были поражены все мужчины и женщины младше тридцати лет». Периодические свидетельства о возвращении данного заболевания продолжаются до XIII века. Затем оно стало детской болезнью (впервые описанной в этом качестве в 1243 году), наконец достигшей постоянного пребывания на Японских островах[156].

Даты появления и фактического окончательного установления других инфекционных заболеваний в Японии не столь очевидны. В 808 году появилась некая новая болезнь, от которой «погибло более половины населения».

По аналогии со свидетельствами о предположительном распространении чумы вдоль побережья Китая в 762–806 годах представляется по меньшей мере возможным, что в Японию прорвалась бубонная чума, хотя из-за отсутствия клинического описания данное отождествление является просто гипотезой. В 861–862 годах архипелаг поразила еще одна новая болезнь — «яростный кашель», — которая вернулась в 872 году, а затем в 920–923 годах, принеся тяжелые жертвы. В 959 году в Японии появился эпидемический паротит (характерные для этой болезни опухоли позволяют легко опознать ее в древних текстах), вернувшийся в 1029 году.

В 994–995 годах Япония испытала удар еще одной болезни, из-за которой «умерло больше половины населения». Если подобная статистика хоть как-то соответствует действительности, то столь высокая смертность также должна была стать результатом встречи незнакомой инфекции с не имевшей иммунитета к ней популяцией. Интересны и свидетельства о кори. Понятие, сегодня означающее корь, впервые появляется в японских источниках в 756 году, но серьезные и повторяющиеся эпидемии с соответствующим названием начались только в XI веке (1025, 1077, 1093–1094, 1113, 1127 годы). В 1224 году она впервые упоминается в качестве детской болезни, тем самым всего на 19 лет опередив дату, когда к аналогичному состоянию пришла оспа.

Подобные свидетельства демонстрируют, что в XIII веке Японские острова шли почти вровень с паттернами заболеваний в Китае (и остальном мире цивилизации). Однако на протяжении более чем шести столетий до этого Япония, вероятно, страдала от эпидемий больше, чем остальные, более населенные и не столь удаленные части цивилизованного мира. До тех пор пока популяции архипелага на стали столь значительными, чтобы это позволило таким грозным убийцам, как оспа и корь, стать эндемичными детскими болезнями, эпидемии этих и других схожих инфекций, прерывавшиеся примерно на одно поколение, должны были вести к постоянному и значительному сокращению населения Японии, радикальным образом сдерживая экономическое и культурное развитие архипелага.

Те же самые соображения применимы и к Британским островам. На удивление низкий в сравнении с Францией, Италией или Германией уровень плотности их населения в Средние века может в гораздо большей степени объясняться подверженностью островной популяции убыли из-за эпидемий, чем какими-то иными факторами. Однако эпидемический опыт Британии, к сожалению, невозможно сравнить с континентальной Европой без продолжительного исследования, поскольку на континентальном материале нет работы, сопоставимой с классической «Историей эпидемий в Британии» Чарльза Крейтона. Но сам факт, что Крейтону удалось собрать столь значительный объем информации по Британским островам, может служить отражением того, что эпидемии имели для Великобритании большее значение, чем для материковой Европы, где переход к их эндемичному существованию, предположительно, произошел раньше, поскольку человеческие популяции там были крупнее и находились в почти не прекращавшемся контакте с городскими (исходно — средиземноморскими) источниками инфекции.

Кроме того, и в Великобритании, и в Японии некий критический порог был фактически пройден, когда перестала проявляться предшествующая уязвимость к эпидемическим бедствиям. В Японии этот переход имел место в XIII веке, в Британии это событие было отложено катастрофическим вторжением Черной чумы в середине XIV века, так что устойчивый рост населения начался только после 1430 года. Но как только японское и британское население перешагнули через этот критический эпидемиологический порог, они продемонстрировали более динамичный рост, чем тот, что происходил в близлежащих материковых территориях. Для Японии это имело ярко выраженный результат — достоверные оценки ее совокупного населения выглядят следующим образом[157].

Что касается Великобритании, то сопоставимые оценки доступны лишь для Англии[158]:

В последнем случае совершенно очевидны последствия Черной чумы в виде демографического спада, а аналогичное удвоение население, подобное тому, что произошло в Японии за 250 лет с 1080 по 1033 год, состоялось в Англии только между 1430 и 1690 годами, когда ее население выросло почти вдвое.

Медлительная адаптация к инфекциям Британии и Японии, которая становится очевидной из приведенных данных, может быть определенно соотнесена с политической и военной историей двух этих островных народов. Хроника продвижения англичан на их кельтских окраинах и их подчинения хорошо известна; последующая попытка завоевать Францию, начавшаяся в 1337 году, является иллюстрацией еще более амбициозного механизма использования силы, неотъемлемо заложенной в растущем населении. Но как только разразилась Черная чума, оба эти направления экспансии конечно же сразу обессилели. Возобновилась английская экспансия только при Елизавете Тюдор во второй половине XVI века. В случае Японии динамика экспансии в рамках самого архипелага (за счет айнов) и за его пределами (за счет корейцев и китайцев) также предполагала существенно большую скорость и силу начиная с XIII века и далее. Значительным для этого явления фактором определенно должно было стать достижение нового баланса заболеваний в японском обществе, поскольку некогда наносившие ущерб эпидемии, приходившие извне, трансформировались в обходящиеся меньшей ценой эндемичные инфекции.

К сожалению, ни одна из доступных научных работ не позволяет провести какую-либо подобную