Виги и охотники. Происхождение Черного акта 1723 года - Эдвард Палмер Томпсон Страница 14

мы встречаем конфликты из‑за права на добычу торфа, причиной которых являются приказы об ограничении прежних — еще времен короля Якова II — правил пользования[136]. Здесь перед нами также, по-видимому, слабый и стесненный в финансах владелец поместья. Этот лорд, Томас Солмс, претендовал на право ежегодно забирать один акр торфа с одного из трех лесных участков: Вайлмир Боттом, Китхоулс Боттом или Мерк. За ним наблюдал не только полковник Негус, но и его собственные фригольдеры и арендаторы, которые, если он выбирал слишком много торфа, сбрасывали лишнее обратно в яму[137].

В сентябре 1717 года перед судом Суанимота предстали Роберт Шортер, его сын и еще два человека по обвинению в нарезании дерна в Сандхерсте по приказу Томаса Солмса. Через шесть лет Шортеру суждено было умереть в тюрьме как осужденному «черному» браконьеру, его сын находился в бегах, а о его брате Уильяме, тоже беглом, заговорили как о «короле» виндзорских «черных». Перед тем же судом предстал Джон Перримэн из Брэя за незаконное возведение изгородей высотой в десять футов вокруг собственной земли, которые мешали охоте и препятствовали доступу оленей к корму; его также ждало обвинение как отъявленного «черного» браконьера. Томас Хэтч-младший, преданный тому же суду за резку вереска в Винкфилде, в «укромных местах, где плодятся и кормятся» олени, в дальнейшем как «черный» окончил свои дни на виселице. Джеймса Барлоу из Уинкфилда, поставщика продовольствия, представшего перед тем же судом за строительство сарая для повозок и огораживание четырех поулов земли[138], ожидало обвинение не только как «черного», но и как подозреваемого якобита. Томас Стэнуэй-старший и его сын вместе с Уильямом Ди, приходским секретарем, также были обвинены (на более раннем судебном заседании) в том, что срезали и унесли груз вереска с заповедного участка рядом с Суинли Рейлз — с тех самых земель, права на которые корона не смогла установить в суде Казначейства. Томас Стэнуэй-младший в дальнейшем стал беглецом и человеком вне закона и обвинялся, вместе с Хэтчем, в соучастии в убийстве сына лесника. Несомненно, суд Суанимота в сентябре 1717 года свел вместе этих людей в таких ролях, для которых они уже давно были предназначены. В тот радостный день торжественного приема в честь Ганноверской династии, когда король угощал «конфитюрами», здесь зародилось объединение другого рода[139].

«Черные» не оставили ни манифеста, ни внятного объяснения своих мотивов; не сохранилось даже достаточного количества показаний по существу, по которым мы могли бы восстановить их дело. Следовательно, нам тем более необходимо поместить имеющиеся данные в наиболее полный контекст, дабы из этого контекста и действий «черных» сделать выводы об их мотивации. Конечно, эти побуждения всегда останутся в какой-то степени неясными. Но начиная с 1717 года действия «черных» предельно понятны: они угрожали лесным чиновникам и нападали на оленей в лесу.

2. Виндзорские «черные»

Со статистикой поголовья оленей в Виндзорском лесу дело обстоит лучше, чем с данными о людях, исконно в нем живших. Лесники проводили ежегодный подсчет животных, сохранились ордера на санкционированный отстрел и выбраковку. Опираясь на эти и другие источники, можно высказать некоторые соображения количественного порядка.

Согласно обследованию, проведенному Норденом в 1607 году, в Виндзорском лесу (исключая Большой и Малый парки Виндзора и те лесные территории в Суррее, которые позже были переведены на положение обычных земель) обитало 377 благородных оленей и 2689 ланей[140]. Из-за строгостей в соблюдении лесного законодательства, введенных во время правления Карла I[141], в обществе накопилось огромное недовольство, и наконец, в 1640 году большое жюри Беркшира выступило с петицией против «безудержного роста численности оленей, из‑за которых, если позволить этому продолжаться еще несколько лет, не останется ни пищи, ни места для всех других существ в лесу»[142]. Во время гражданских войн и Английской республики революционное рвение значительно поубавило количество этих королевских любимцев и привело к почти полному прекращению действия официального статуса леса в Суррее. В 1641 году жители Эгама, числом сто восемьдесят человек, совершили вылазку в лес среди бела дня и перебили оленей; когда при Реставрации возникла угроза восстановления лесного статуса в Суррее, они снова устроили набег[143]. К 1649 году в Большом парке Виндзора не осталось ни одного оленя[144].

Между демократией и этими нежными созданиями существовала какая-то старинная вражда. После возвращения королевской власти, в 1660 году, поголовье лесной дичи пополнили; однако лань (за пределами парков) так и не восстановила численность 1607 года.

Из этой таблицы следует, что численность благородного оленя (исключительной добычи особ королевской крови) значительно сократилась с 1700 по 1717 год и еще более резко упала в 1721–1722 годах. Лань не пострадала в первый из этих периодов, но во второй период естественной прирост ее популяции приостановился. Показатели численности благородного оленя скрывают гораздо более существенную убыль, так как их поголовье в лесу несколько раз пополнялось из внешних источников[145]. Но хотя вину в этом падении поголовья можно возлагать на браконьерство, ни в отчете Негуса за 1717 год, ни в отчете солиситора Казначейства от ноября 1719‑го нет никаких упоминаний об организованных браконьерах или «черных»: они упоминают просто «сельских жителей» или похитителей оленей. Лишь во второй период (1721) убыль животных можно приписывать «черным»[146].

Олени в Виндзорском лесу (только Беркшир){1}

В целом по всему лесу численность благородных оленей сократилась с 379 в 1717 году до 289 в 1722‑м. Можно точнее определить те лесные массивы, в которых произошло снижение поголовья.

Итак, в эти годы в большинстве лесных массивов наблюдалось либо отсутствие прироста поголовья оленей, либо очень небольшое снижение, и только в Суинли Уок, расположенном в приходе Уинкфилд, произошло значительное падение (1721–1722). И то, без сомнения, была работа браконьеров.

Браконьерство всегда было свойственно любой лесной зоне и, конечно, существовало с тех пор, как появились леса. Браконьеры издавна прибегали к маскировке («чернению») лица и переодеванию. Оленя редко удавалось поймать тайком (как фазана, зайца или лосося), так что маскировка служила первой защитой для браконьера. «Чернение» лица встречается в средневековом Кенте[147], а в парламентском акте времен Генриха VII (1 Henry VII c.7) упоминается охота на оленей в масках, с «раскрашенными лицами» или в маскировочных одеждах. Суровые законы, наряду с вознаграждениями для доносчиков, с неизбежностью воспитывали в браконьерах скрытность заговорщиков. В сущности, похоже, что в лесных районах существовало нечто вроде уходящей в века прямой традиции тайных браконьерских братств или объединений[148]. «Черное» браконьерство, безусловно, продолжалось в некоторых местностях и в XIX веке[149].

Общая численность благородного оленя по лесным массивам{2} (в ноябре)

Парламентским актом 1485 года (1 Henry VII c.8) охота на оленей