Жестокие игры - Диксон Уиллоу Страница 7

Она добавляет еще одну строку смайликов с подмигивающими глазками.

Я: Увидимся в 9.

Как только я кладу телефон на кровать, дверь моей комнаты распахивается. Феликс даже не смотрит в мою сторону, закрыв дверь и идет к своей стороне комнаты.

Мне не нравится раздражение, которое колет в груди от его легкомысленного пренебрежения.

Прошла неделя с тех пор, как Феликс переехал в мою комнату, и я его почти не видел. Каждое утро, когда я просыпаюсь, его уже нет, а по вечерам, когда я ложусь спать, его часто нет дома.

Я понятия не имею, как ему удается пробираться в комнату и выбираться из нее, не разбудив меня, и вместо того, чтобы радоваться, что он не мешает мне, его исчезновения меня раздражают. Так же, как и то, как он может так легко игнорировать меня и делать вид, что меня нет, когда мы вместе в комнате.

Все это не имеет никакого смысла, но я не могу сдержать свой гнев, когда он рыщет в одном из своих ящиков.

— Где ты был? — спрашиваю я, не успев себя остановить.

Он перестает рыться в ящике и медленно поднимает на меня взгляд.

— А тебе-то что?

— Мне все равно.

— Тогда зачем спрашиваешь?

— Почему бы и нет? Разве не так поступают соседи по комнате? Я просто беспокоюсь о твоей безопасности и о том, где ты был.

Он вытаскивает что-то из ящика и сует в карман.

— Я ужинал с Иден.

— Ты с ней трахаешься? — вопрос вырывается, прежде чем я успеваю его остановить.

Он фыркает от смеха и закрывает ящик.

— Нет, мы просто друзья.

— Ты думаешь, я в это поверю?

— Верь, во что хочешь. — Он бросает на меня бесстрастный взгляд. — Но зачем спрашивать, если ты уже решил, каким будет ответ?

— Может, я проверяю, скажешь ли ты мне правду.

— Я сказал тебе правду. — Уголки его губ поднимаются в небольшой улыбке, которая больше похожа на усмешку, чем на улыбку. — Я получу приз за то, что прошел твой тест?

Часть моего гнева тает. Обычно Феликс может сохранять маску безразличия, что бы ни случилось, и я не понимаю, почему мне нравится, что он сейчас ее не носит.

— Что? — осторожно спрашивает он, и его подобие улыбки исчезает.

— Ничего, — говорю я как можно более непринужденно. — Я просто решаю, каким будет твой приз.

— Может быть, ты оставишь меня в покое? — резко спрашивает он, теряя все больше своего железного самообладания.

Я улыбаюсь, когда он быстро вдыхает воздух и выпрямляет плечи, как будто приходит в себя после того, как позволил мне увидеть его слабость.

— Нет. Ты был хорошим мальчиком, — протягиваю я. — А хорошие мальчики заслуживают награду.

— Слишком поздно стать плохим мальчиком и солгать тебе? — Он скрещивает руки на груди, его ледяные голубые глаза прикованы к моим. — Мы с Иден трахаемся как кролики днем и ночью. Как тебе это?

— Слишком поздно. — Я качаю головой. — Я что-нибудь придумаю, не волнуйся.

Он закатывает глаза.

— Почему я чувствую, что моя награда будет наказанием?

— Потому что ты параноик и не веришь своему старшему брату.

Его глаза сужаются в гневном взгляде.

— Хватит уже с этой ерундой про старшего брата.

— Разве не поэтому ты здесь? Чтобы твой старший брат мог о тебе позаботиться?

— Я здесь, потому что в этой школе никому нет дела до того, чего я хочу, — резко отвечает он.

Волнение пронизывает мою грудь. Я не помню, когда в последний раз Феликс резко отвечал кому-то, и странное чувство предвкушения наполняет мою грудь, когда он снова бросает на меня гневный взгляд.

— Ты думаешь, школе есть дело до того, чего я хочу? — спрашиваю я, позволяя своему гневу взять верх. — Ты действительно думаешь, что ты был бы здесь, если бы им было дело?

— Конечно, нет. — Его взгляд настолько интенсивен, что я почти чувствую его как физическое прикосновение. — А я-то думал, что имя Хоторн что-то значит, — продолжает он, его глаза горят чем-то настолько мрачным, что кровь бурлит в моих венах и стучит в ушах. — Похоже, ты все-таки такой же никто, как и я.

Внизу живота снова появляется это странное предчувствие.

— Единственная причина, по которой ты здесь, — это то, что твоя шлюха-мать убедила моего отца, что это хорошая идея. Я бы тебя тут же выгнал, если бы мой отец не был таким слабаком.

— Яблоко от яблони недалеко падает, — презрительно усмехается он.

— Что ты сказал? — Все мое тело напрягается и гудит от электрической энергии.

— Ничего. — Он бросает мне невинную улыбку, которая почему-то полна снисходительности.

Я перекидываю ноги через край кровати и встаю.

— Что. Ты. Сказал? — повторяю я, делая шаг к нему с каждым рычащим словом.

Он выпрямляет плечи и встречает мой взгляд своим.

— Ничего.

Я сокращаю расстояние, между нами, шестью длинными шагами и останавливаюсь, когда наши пальцы ног соприкасаются, а груди находятся на расстоянии всего нескольких сантиметров.

— Ты уверен в этом?

Феликс даже не вздрагивает. И вместо того, чтобы отступить, как следовало бы, он наклоняется ко мне ближе.

— Уверен в чем?

Меня окутывает странный запах — смесь хлора из бассейна, цитрусовых и чего-то острого, вроде корицы. Они не должны сочетаться, но почему-то сочетаются.

— У тебя есть пять секунд, чтобы объяснить, что ты имел в виду, — говорю я, стараясь игнорировать странное тепло, которое собирается глубоко в моем животе.

— Или что? — Он наклоняет голову и приближается еще ближе. — Что мой старший брат со мной сделает?

На несколько мгновений мое зрение затуманивается, и в следующий момент я хватаю Феликса за свитер и отталкиваю его, заставляя спотыкаться, пока не прижимаю к стене.

В его глазах на мгновение мелькает что-то, что я не могу понять, а из его легких с быстрым шипением вырывается воздух.

— Продолжай испытывать меня, я тебя вызываю, блядь, — рычу я, прижимая его к стене своим телом.

Феликс с трудом вдыхает воздух и хватает меня за запястья. Но вместо того, чтобы сопротивляться или пытаться оттолкнуть меня, он просто держит их, его хватка слабая, а тело расслаблено.

Я ожидаю увидеть страх и, возможно, шок в его выражении лица. Вместо этого его голубые глаза настолько яркие, что кажутся почти подсвеченными, а искры огня в них делают его более живым, чем я когда-либо видел. Обычно глаза Феликса ледяные и совершенно не заинтересованные во всем, что его окружает.

Эта перемена возбуждает, и я не понимаю, почему она так меня волнует. Все, что я знаю, — это то, что я пробил