Извращённое чувство - Эмили Макинтайер Страница 62

он отнимет его у меня, поэтому, не дожидаясь, пока он это сделает, побежал в свою комнату и нашел место, где спрятал его, под рейками моей маленькой кровати, — от этих воспоминаний у меня перехватывает дыхание, и я с трудом сглатываю боль. — Я даже не успел выйти из комнаты, как услышал крик матери и его гневные слова о том, что она неправильно воспитывает своего сына.

— Господи, — шепчет Ясмин.

— Но он никогда не вымещал на мне свою злость. Всегда доставалось ей. Она не смогла сделать из меня настоящего мужчину. Она как-то не так приготовила ужин. Иногда, мне кажется, его раздражало то, как она дышит. Это всегда была её вина, — я стиснул зубы, морща нос от усиливающегося жжения. — Но моя мать — женщина с мстительным характером, и она знала, кто на самом деле виноват, — мой взгляд стал рассеянным, и я уставился на стену позади Ясмин, воспоминания были такими яркими, словно я сам там присутствовал. — Я помню, как моя мать впервые ударила меня. Спустя несколько часов после того, как её собственные крики стихли, а мой отец поехал в бар, я лежал в постели, крепко прижимая этого дурацкого, блять, медведя к моей груди. И она ворвалась в комнату с запёкшейся кровью вокруг носа, синяком под глазом размером с Нью-Йорк и ремнём моего отца, обмотанным вокруг её кулака, — я задрал рубашку, обнажив маленький шрам, один из многих, скрытых под татуировками. — Она любила использовать металлическую бляшку. Чтобы точно донести свою точку зрения, — я тихо смеюсь. — Я заметил в её глазах слёзы, но она пообещала, что это продлится недолго. Но полагаю, в этом и есть суть насилия. Боль всегда остается, даже когда синяки исчезают.

Из уголка глаза Ясмин вытекает слеза, и я отпускаю ее запястья, протягивая руку, чтобы смахнуть ее, и позволяю большому пальцу погладить ее идеальное лицо.

— Когда ты ребенок, ты не знаешь ничего лучшего. Единственное, что ты знаешь, — это то, что она твоя мама, а мамы должны любить тебя. Быть твоим убежищем. А не наоборот. Я просто хотел для нее лучшего, даже после того, как она стала причиной стольких моих страданий.

— Джулиан…

Я пытаюсь успокоить её, мои руки продолжают гладить её кожу.

— Поэтому, я мечтаю о том, чтобы она умерла. Чтобы избавиться от чувства вины, которое разъедает меня, как гнойная рана. Если бы меня не было, у неё не было бы столько проблем, — говорю я.

Меня переполняют эмоции, они бурлят внутри, наполняя грудь и вены. Я теряю способность мыслить здраво. Их слишком много. Слишком. Мне нужно что-то сделать, чтобы всё прошло.

Ясмин поворачивается у меня на коленях, я позволяю ей. Она смотрит на меня снизу вверх, и в её глазах появляется новое выражение, которого я никогда раньше не видел. Я не знаю, нравится мне оно или нет.

Мои пальцы скользят по лицу Ясмин, пока я не беру её за подбородок и не поднимаю, притягивая к себе.

— Если я дьявол, amore mio, то бросай камни в того, кто меня создал, — говорю я.

А потом я целую её.

30. ЯСМИН

Моё сердце колотится в груди, словно пытаясь вырваться наружу и устремиться к нему. Я не могу понять, почему это происходит и как это остановить. Может быть, это происходит для того, чтобы успокоить то, что, по мнению Джулиана, может быть сломано, или просто, чтобы утешить маленького мальчика, который скрывается внутри.

У меня нет времени, чтобы обдумать его слова, прежде чем его губы оказываются на моих, забирая моё дыхание, словно оно нужно ему для того, чтобы выжить.

Меня целовали и раньше, но то, как Джулиан поглощает меня — словно он не может смириться с мыслью, что останется в стороне хоть на мгновение, словно я — единственное, что ему необходимо, и ничто не сможет остановить его — показывает мне, что, возможно, меня никогда по-настоящему не целовали.

В моём животе не порхают бабочки. Никакого мягкого хлопанья крыльев. Вместо этого он разжигает во мне пламя, бушующее в моих венах и разрушающее меня.

Мои кулаки разжимаются, когда его ладони властно хватают меня за лицо, и мы оба больше не в силах бороться с тем, что медленно накапливалось в нас последние пару недель.

Это затягивает нас обоих, и мне так хорошо, что я готова утонуть в этом ощущении.

Я отвечаю на его поцелуй стоном, мои веки закрываются, в то время как его язык скользит по моему. Его руки наклоняют мою голову, словно он хочет проникнуть ещё глубже. От этого внутри меня всё переворачивается, словно я на американских горках, и я погружаюсь в его объятия, обвиваю его шею руками и зарываюсь пальцами в его волосы, стараясь быть как можно ближе.

В глубине души я осознаю, что, согласно логике, мне следовало бы отстраниться. Что я должна бороться с тем, что между нами происходит, и не поддаваться на очередную манипуляцию.

На мгновение в моих мыслях возникает образ Эйдана, чувство вины за то, что я делаю, пытается проникнуть в моё сознание, но затем я вспоминаю, что он не желает иметь со мной ничего общего. И, честно говоря, с Эйданом у меня никогда не было ничего подобного. Эта мысль исчезает так же быстро, как и появилась, страсть, охватывающая меня, стирает образ Эйдана, как будто он был нарисован мелом, а не вырезан в моей душе.

Кроме того, в моей жизни давно не было ничего радостного, поэтому, как бы эгоистично это ни звучало, я собираюсь ухватиться за это обеими руками и крепко держаться. Собираюсь воспользоваться этой временной передышкой, пока это возможно.

Он отрывается от моих губ и проводит губами по моей шее, оставляя на ней следы своих зубов и лаская каждый участок обнажённой кожи.

Это не похоже на что-то одноразовое.

Такое ощущение, будто он заявляет на меня свои права.

От этой мысли меня охватывает жар, и я выгибаюсь дугой, сильнее прижимаясь к нему.

Его руки скользят по моему телу, и я задерживаю дыхание, чувствуя, как мурашки бегут по коже под шёлком рубашки.

Он обхватывает меня за талию и притягивает к себе, пока между нами не остаётся ни миллиметра расстояния. Его член прижимается к моему телу, твёрдый и большой, и я отчаянно хочу почувствовать его.

Прежде чем я успеваю подумать, я провожу рукой от основания до кончика, наслаждаясь тем, как напрягается его тело и сбивается дыхание, пока он продолжает