Мой проклятый Марс - Ксана М Страница 45

– Если только совсем чуть-чуть, – вру.

Потому что мне до безумия нравится, как он реагирует.

Макстон усмехается, а затем ловит в плен мои губы. Целует требовательно, но осторожно. Не так, как днем на стоянке. А я все равно в этих губах умираю.

– Я бы забрал тебя прямо сейчас, если бы мог, – шепчет, прижимаясь своим лбом к моему, а я понимаю, что пошла бы с ним сама, без принуждения, если бы также могла.

Спустя еще один крышесносный поцелуй и два сожаления о том, что эту ночь нам придется провести врозь, захожу в дом и, прислонившись к двери спиной, закрываю ее до щелчка. Папа стоит на кухне у островка, опершись о столешницу руками, и молча смотрит на мое горящее от Его поцелуев лицо и в хлам искусанные губы.

Я знаю, что он видел нас в окно. Оно четко перед его глазами и выходит прямо на крыльцо. И это хорошо, потому что мне надоело скрываться. Надоело лгать всем вокруг, особенно папе. Надоело притворяться той, кем я не являюсь. Сбегать из дома посреди ночи и просить Скайлер меня прикрыть. Я хочу честности. И в первую очередь с собой.

– Ты можешь сказать то, что собираешься, хотя тебя и без того выдают глаза, – подталкиваю его, потому что сам он навряд ли решится.

– Это не чрезмерная отцовская опека, ты ведь знаешь это?

– Знаю, – улыбаюсь уголками рта и отталкиваюсь от двери, – просто я твоя маленькая девочка и ты очень сильно меня любишь.

– А еще ужасно волнуюсь. – и это тоже выдают глаза. – Макстон неплохой парень. Мне нравится его честность и упорство. Но подумай, олененок, тот ли он самый?

– Он предложил мне пожить у него, – выдаю на выдохе, не сводя с папы взгляда.

Я собиралась как-то его подготовить. Дать ему время свыкнуться с мыслью, что мы с Макстоном вместе. Что у нас серьезно. По-настоящему. А вместо этого бросаюсь с обрыва в воду, даже не уверенная в том, что не разобьюсь.

– Пожить? – переспрашивает, наверное, пытаясь осознать услышанное. – У двадцатитрехлетнего парня, с которым ты встречаешься только неделю?

– Вы с мамой тоже съехались всего через месяц.

– Месяц – не неделя, Бэмби.

– Но и маме тогда едва стукнуло восемнадцать. А мне девятнадцать будет уже в январе.

Знаю, что не аргумент, но…

– Дело ведь не в возрасте.

– А в чувствах, верно? – Отводит глаза, потому что попадаю, куда нужно. – Как я смогу чему-то научиться, если не буду рисковать и ошибаться? Пускай это будут грабли, но они будут моими. Папа, – когда он вновь сосредотачивает на мне свой взгляд, с нежностью ему улыбаюсь. – Ты ведь так часто рассказывал мне, как с первого взгляда без памяти влюбился в маму, помнишь? Как потерял голову от ее смеха и задорности. Как, увидев, больше уже не мог отвести от нее глаз. И что каждый раз благодаришь за вашу встречу Бога, хотя после того, как ее не стало, совсем в него не веришь.

Помнит, знаю. Каждую секунду. До сих пор.

И вижу, что ему больно вспоминать, но это наше правило: мы говорим о ней.

– Это мое впервые. С Ним. – шепчу, чувствуя, как на каждое слово откликается сердце. – И, может быть, оно по-детски наивно, но мне очень хочется верить, что навсегда.

– Бэмби… – с шумом выдыхает, притягивая меня к себе.

Обнимает так крепко, что в какой-то момент становится нечем дышать. Но я дышу. И наслаждаюсь каждой секундой, проведенной с ним. Мне даже не нужно поднимать голову, чтобы видеть, как он плачет. Я чувствую его слезы сердцем. Знаю, что задела даже через столько лет все еще кровоточащую рану и что мне никогда не понять, что он испытывает, потому что я помню маму лишь по его воспоминаниям. А он знал ее целых двенадцать лет. И в отличие от меня до сих пор помнит, как она пахнет.

– Ты очень похожа на нее, – шепчет, целуя в волосы, а затем прижимается к макушке щекой. Закрываю глаза, думая, что не заплачу, не смогу, но слезы всегда пробивают себе дорогу. Каждый раз, когда мы говорим о ней.

– Я люблю тебя, папа.

– И я люблю тебя, малышка. Очень сильно, ты ведь это знаешь?

Знаю. Как и то, что лучший отец на свете достался нам с братом. Мне, влюбленной по уши дурочке, потому что ровно через пятнадцать минут после того, как дрожащими от волнения пальцами пишу Макстону, роняю на асфальт сумку возле его дома и прыгаю в его объятия. Как безумная, с разбега, цепляя ногами его бедра, прижимаясь к нему всем телом, вдыхая запах.

– Три ночи в неделю и никаких пьяных вечеринок до утра, – шепчу в любимые губы, – таковы его условия.

– Я согласен на любые условия, лишь бы провести эти три ночи с тобой, – и жадно врезается в мой рот, выбивая из легких воздух.

Марс

Я хотел девчонку больше всего на свете, но мы оба вырубились, едва наши головы коснулись подушки. Крепко. Беззаботно. Видя по-настоящему цветные сны. Я спал так безмятежно лишь раз за последние пятнадцать лет – в ту единственную ночь, когда Она была рядом. И теперь я снова обнимал ее, снова затягивался ее запахом, на этот раз смешавшимся с гелем для душа. Убийственное комбо, от которого напрочь сносило крышу.

Я любил Терезу. Я, черт возьми, точно знал это, потому что желал ее не только физически. Она была необходима мне вся. И я был абсолютно уверен в том, что хочу построить с ней дом, вырастить сына, посадить дерево и прочее по списку. Потому что только с ней мое сердце так оголтело билось, и я вновь ощущал, что живу. Эта девочка затмила музыку, в которой долгие годы я искал свой якорь. Но этим якорем оказалась Она.

Терри будто слышит мои мысли: переворачивается, а после наши глаза встречаются.

– Доброе утро, Засоня, – не удержавшись, нежно целую ее в нос.

– Доброе утро, – смущается, а затем зарывается в мою футболку.

Смущается. Блин! Она целовалась со мной под ливнем на остановке, на капоте средь бела дня на остановке, на столе в собственной кухне и ни на грамм не выказала стеснения. Но смутилась, когда я чмокнул ее в нос. Ну разве эта девочка не особенная?

– Мне показалось, я слышала ночью дождь.

– Не показалось. С одиннадцати лило как из ведра.

– Ты плохо спал? – удивляется, и это так мило, то, сколько волнения и тревоги в ее глазах,