Измена. Ты нас променял (СИ) - Барских Оксана Страница 4

– Закрой пасть, Алевтина, я не разрешал тебе говорить! – рявкнул он и прикрыл глаза, а когда открыл их, на меня смотрел зверь. – А теперь медленно и четко повтори свои слова минуту назад! Медленно! И четко!

У него двигались желваки на скулах, и без того тяжелая нижняя челюсть, казалось, потяжелела, а от самого Давида несло яростью и мощным тестостероном. Я всё пыталась отодрать его пальцы, но что я могла сделать против стокилограммового высокого сильного мужика, нашпигованного чистыми литыми мышцами.

– Давид, я, я, я пош-шутила, от-тпусти м-меня пож-жалуйста, – зашептала я, ощущая, как по щекам текут слезы.

Да, я могла бы проявить гордость и крикнуть ему в лицо снова, что я изменяла ему, но во мне был слишком сильно развито чувство самосохранения. Я хотела жить, а самое главное, доносить моего малыша в утробе в целости и сохранности. Родить его здоровеньким, розовеньким и счастливым. И если я не наступлю сейчас на горло своей тупой гордости и уязвленному самолюбию, болезненной горечи из-за его предательства, то лишусь того, что хотела больше всего на свете – своего комочка счастья, которое должна познать каждая женщина.

– Лучше тебе так больше не шутить, Алевтина, – произнес Давид спустя минуту, четко проговаривая каждую букву, и, наконец, отпустил меня, отходя на несколько шагов подальше от меня.

Я же упала на пол и закашлялась, совершенно не ощущая, как ударилась коленями о паркет. Дышала и дышала. Вдыхала желанный кислород в легкие и сипло хрипела, всхлипывая и держась обеими руками за грудную клетку в области сердца. Казалось, оно сейчас разорвется на куски от того давления, которое на него оказывали.

Не знаю, сколько прошло времени, как мне полегчало, но когда я подняла голову, то увидела Давида сидящим в кресле. Он был расслаблен, глаза прикрыты, а в руках уже красовался граненый стакан с янтарной жидкостью.

Он будто почувствовал на себе мой взгляд, открыл свои отдающие блеском глаза и ощерился, осматривая меня с головы до ног.

– Я перенервничал, дорогая. Иди ко мне, будешь извиняться за то, что испортила мне настроение.

Крупная ладонь хлопнула по бедру пару раз, намекая, чтобы я ползла к нему и села прямиком на него. Мне был знаком этот взгляд, и меня пробрала дрожь, когда я поняла, к чему он клонит.

– Не надо, Давид, – покачала я головой и попыталась встать, но коленки всё еще дрожали и не держали мое тело. Я продолжала сидеть на полу, словно побитая хозяином собака.

– Не надо? – оскалился он и наклонился туловищем вперед, облокачиваясь локтями о собственные колени. – Сколько раз я слышал от тебя эти слова? Не надо. Голова болит. Давай не сейчас, Давид. Сколько можно, бабуин озабоченный? У меня эти дни. М? И ты еще удивляешься, что я гульнул пару раз.

– Давид… – простонала я, не зная, как успокоить его. Страх во мне всё еще горел ярким пламенем. Мое тело и мое горло еще не забыли, как жесток он может быть, и как крепка его хватка.

– Хватит, Алевтина, с меня довольно, – он поднялся со своего места, допил пойло и рваным движением кинул стакан вбок.

Стекло разбилось о камин и разлетелось осколками по ковру. Я вздрогнула и попыталась отползти подальше.

– Раз ты мне отказываешь в супружеском долге, я имею полное право получить секс на стороне. Твоя сестра никогда не бывает против. Разложу ее прямо на нашем супружеском ложе, дорогая. А когда мы с ней закончим, то спустимся вниз, и ты накормишь нас вкусным сытным ужином. Праздничным. Сегодня ведь наша десятая годовщина. С праздником, дорогая любимая женушка!

Он говорил жестко, с равнодушием в глазах, которого раньше я никогда не видела. Ему было всё равно на мои чувства, на мое больное состояние и жалкий вид. Он будто получал садистское удовольствие, говоря мне неприглядные планы в лицо.

Я прикусила язык и смолчала, желая, чтобы он ушел и оставил меня одну. Пусть раскладывает Ольгу где хочет и когда хочет. Хоть на супружеском ложе, хоть в кабинете, хоть на шкурах у камина.

Моя любовь к Давиду умерла прямо в эту секунду, превратившись в пепел. Мое сердце наполнилось чистой ненавистью и жаждой возмездия, так что я зажмурилась и опустила глаза, чтобы он не увидел моих эмоций.

Но ему было всё равно. Он прошел мимо меня, его шаги зазвучали на лестнице, а затем раздался довольный игривый смех моей сестры. А в себя я, наконец, пришла, когда услышала стук изголовья кровати о стену и стоны. Ненавистные пошлые стоны.

Глава 5

Я встала, наконец, с пола на дрожащих ногах и сделала пару глубоких вдохов.

Нельзя раскисать и впадать в плач. Нужно найти документы, взять карточки и срочно уезжать, пока Давид не закончил с Ольгой и не спустился вниз.

Его гнусные требования всё еще стояли у меня в ушах, и мне не верилось, что он их произнес.

– А когда мы с ней закончим, то спустимся вниз, и ты накормишь нас вкусным сытным ужином. Праздничным. Сегодня ведь наша десятая годовщина. С праздником, дорогая любимая женушка!

Господи, какая мерзость. Тошнота подкатила к горлу, и я удержала ее лишь усилием.

Сегодняшний день должен был стать сказкой, очередной перевернутой вехой нашей любви. А стал настоящим кошмаром, которому нет конца и края. Он ширился и ширился, превращая всё вокруг в мрачную темную бездну.

– Документы, Аль, документы, – простонала я сама себе и пошла к лестнице.

Кажется, наши паспорта хранились в кабинете Давида. Мы должны были с ним лететь на острова на этих выходных, чтобы провести время только вдвоем вдали от цивилизации, и я без задней мысли отдала паспорт ему.

Знала бы я, что он мне пригодится для путешествия, и совсем не для заграничного, вцепилась бы в документ мертвой цепкой хваткой.

Кабинет был расположен на втором этаже, что и наша спальня, так что при моем приближении стоны зазвучали громче. Меня колотило, но я старалась абстрагироваться. Не время плакать. Время действовать.

В кабинет Давида всегда нельзя было входить. Только в крайних случаях. А если он работал, то и вовсе запрещено. Я скользнула внутрь на цыпочках, молясь, чтобы успеть забрать всё до того, как вакханалия неподалеку закончится.

Прошла к сейфу и набрала заветный номер. Фух. Он не сменил код. Документы лежали в самом верху, а сбоку я вдруг заметила пачку долларов. Пальцы закололо, и я, недолго думая, забрала и их тоже, суя в сумку, благо, она была довольно вместительная. Компенсация за мои украшения, которые лежали в спальне.

– Ххх, – вдруг раздался, казалось, детский плач.

Я замерла, а затем обернулась и обомлела. Маленький Данилка сидел под столом, скрутившись в позе эмбриона и прикрывая уши. Глаза его покраснели, а лицо опухло от слез. И моя ненависть к Давиду и Ольге лишь усилилась, казалось, разъедая все остальные чувства кислотой.

– Почему ты тут, малыш?

Я присела на корточки, ощущая к нему жалость. Он ведь не виноват в том, что его родители – жестокие ублюдки, которые готовы предаваться похоти, не обращая внимания на то, что он всё слышит.

– Мама не отвела тебя в дальнюю комнату? – спросила я снова, когда он промолчал.

– Уйди, ты плохая, – захныкал Данил и оттолкнул мою руку, когда я попыталась вытащить его из-под стола, чтобы отвести вниз. Негоже ребенку слушать подобную похабщину.

– Что? – растерялась я.

– Ты плохая! – топнул он ножкой, продолжая сидеть и смотреть на меня исподлобья. – Ты запрещаешь мне видеться с папой. Ты злая тетя! Мама так говорит.

От его детской обиды меня будто смыло волной горечи. Так вот оно что. Данил всегда относился ко мне настороженно в те редкие минуты, когда я его видела. Ольга убеждала меня, что дети – это не мое, и я просто не умею с ними ладить, так что мне надо перестать страдать ерундой и пытаться забеременеть. Дескать, многие живут без детей и ничего. А на самом деле, она просто настраивала Данила против меня, пыталась через ребенка убить мою самооценку.

– Нет, малыш, я не плохая, – грустно прошептала я, попытавшись погладить его светлые волосики, внешностью он пошел в маму, но он глянул на меня зверенышем и пнул по ноге.