В твоих глазах - Амабиле Джусти Страница 22

Как и Эмили, мне интересно, как незаметно я смогу умереть.

А после звонка Маркуса я узнала.

* * *

— Ты сегодня что-нибудь ела? — спрашивает профессор, пока автобус проезжает по городским улицам. Медленно наступает закат, обнимая дома, удлиняя тени, делая мои веки более усталыми. Не хочу снова думать о Маркусе. Не хочу, не хочу, не хочу. Я бы предпочла кричать, петь, считать, затыкать уши, прижаться к чему-то. Или к кому-то.

Профессор сидит рядом со мной, его бедро касается моего, а локоть впритык к моему. Я смотрю на Лорда краем глаза. Ноги обтянуты тёмно-синими джинсами и упираются в спинку сиденья перед ним. Пряди густых, длинных волос в свете автобуса отливают медью, тянутся к моей щеке. Лорд хорошо пахнет, весь день я чувствовала аромат мёда и имбиря. Отныне, когда буду читать стихи Эмили Дикинсон, мне будет приходить на ум этот сладкий, пряный аромат. И слова Маркуса.

— Я не голодна, — отвечаю и возвращаюсь взглядом к окну.

— Это неважно. Ты всё равно поешь, — заявляет он. — Мы приехали.

Как и раньше, возле Хоумстеда, он берёт меня за руку. Как и раньше, я чувствую головокружение. Я освобождаюсь, но у меня создаётся абсурдное впечатление, что рука этого не хочет. Мне кажется, что я должна заставить её развязаться.

«А я могу свернуться калачиком рядом с тобой?

Пообещаешь мне, что я важна, хотя это неправда?

Обещай, что никогда не забудешь меня?»

— Может, хватит держать меня за руку? — вместо этого приказываю я.

— Даже не подумаю. Пойдём, купим продукты.

— Что?

— Рядом с твоим домом я видел небольшой магазинчик. Давай закажем пиццу, но заодно купим что-нибудь ещё, потому как уверен, у тебя в холодильнике нет даже тухлого яйца. У тебя круги под глазами, и ты плохо выглядишь. Если продолжишь в том же духе, то станешь уродливой.

Я уже собираюсь язвительно ответить, но профессор тащит меня по проходу автобуса к выходу. Он держит меня за руку и улыбается так, как в жизни я ещё никогда не видела: с искренним светом внутри. Лорд выглядит как человек, лишённый боли, хотя я знаю, что это не так, он дал мне понять в Хоумстеде. Кроме того, в мире нет души, которая не была бы разбита вдребезги.

У него, должно быть, внутренняя сила больше, чем у меня, а ведь я похожа на тигра. Тот, кто выглядит как ангел, должно быть, тигр на самом деле.

* * *

Мы идём за покупками.

«Мы идём за покупками?»

И мы не покупаем пиво и сигареты, арахисовое масло, которое можно ковырять пальцами, чипсы и кетчуп. Я никогда не заходила в этот магазин, для меня всё слишком дорого, слишком вычурно. Настоящая итальянская еда, а не имитация, сделанная в США.

Он выбирает соусы в крошечных баночках, печенье, похожее на золотые язычки, яйца в контейнерах, которые стоят дороже, чем яйца, и я как никогда понимаю, насколько мы разные.

«Понятно, что ты герцог, Байрон Лорд, понятно, что вырос среди шёлковых подушек и серебряных музыкальных шкатулок. И даже если по выходным ты носишь убогое вампирское кольцо, распевая кровоточащие слова из рокерских душ, ясно, что ты отлит из формы короля. Черты твоего лица, которым пытаешься придать жёсткости с помощью бороды, совершенны, как изваянный мрамор. Твоя доброта, несмотря на мою стервозность, достойна Нобелевской премии мира».

Я смотрю на него почти как загипнотизированная, и вдруг он тоже смотрит на меня. И не знаю, что он видит, потому как на его лице появляется встревоженное выражение.

— Как давно ты отдыхала? — спрашивает он. — Ты выглядишь так, будто не спала много ночей.

— Что ты хочешь, у меня очень насыщенная сексуальная жизнь, — отвечаю я, но не слишком внушительно; мой голос звучит как жалкое жеманство, и Байрон кривится. Он протягивает руку и прикладывает палец к моим губам. Палец на моих губах. Тёплый, гладкий указательный палец.

— Тссс, — шепчет он. — Иногда не нужно бороться, понимаешь? Я тебе не враг. Я просто хочу помочь тебе.

Из меня вырывается солёный смех, как море без воды.

— Почему? Ты меня даже не знаешь.

— Не так много, как хотелось бы. Но в тебе есть что-то, что напоминает мне кого-то, кого знал.

— Так всегда начинается. Ищем сходство. А потом оказываешься с ножом в спине. Потому что никто не остаётся с тобой навсегда. Никто. В конце концов все решают уйти.

Я жду, что Байрон возразит мне, но он молчит несколько секунд, медленно опуская веки, словно провожает к выходу печальную мысль.

— Возможно, ты и права, но:

Надежда — штучка с перьями —

В душе моей поёт —

Без слов одну мелодию

Твердить не устаёт.

— Ты говоришь словами Эмили Дикинсон?

— Я говорю словами того, кто, несмотря ни на что, не переставал надеяться на будущее.

Я устало улыбаюсь.

— Тогда позволь и мне это сделать: Печально! Всё иллюзия: будущее обманывает нас издалека. Думаю, твой тёзка думал не так, как ты.

— У моего тёзки не было тирамису. Съев его, ты начнёшь переоценивать надежду, поверь мне.

— Ты так думаешь? И где же я возьму тирамису?

— Я приготовлю его для тебя, глаза цвета моря. А пока постарайся написать стихотворение, которое должна была сдать мне на лекции. Возможно, я добр, и нахожу тебя самой красивой женщиной из всех, на кого когда-либо смотрел, и ты мне нравишься, это не значит, что как преподаватель, я буду оказывать тебе поблажки. Сегодня был крайний срок, так что до полуночи у тебя есть время. В одну минуту после полуночи получишь двойку.

* * *

Всё это настолько абсурдно, что, уверена: через некоторое время я перевернусь в кровати, ударюсь головой о край прикроватной тумбочки и проснусь.

Однако щипать себя не помогает. Мне больно, но он всё ещё здесь, готовит для меня ароматный итальянский десерт. Шоколад, кофе, сливочный сыр и это золотистое печенье…

Время от времени я провоцирую его:

— Профессор, твоё присутствие меня раздражает, ты знаешь об этом?

Или:

— Ты устроил безумный беспорядок, надеюсь, потом уберёшь за собой.

И ещё:

— Если думаешь получить что-то взамен, то ты в пролёте.

Каждый раз он отвечает мне в том же стиле, но не скрывая улыбки.

— Твоё присутствие меня тоже раздражает. Ты должна сесть там и писать стихи, не так ли?

А потом:

— Это не беспорядок, это искусство.