В твоих глазах - Амабиле Джусти Страница 19

Под покровом мягких морщин Йонас улыбнулся.

— Если меня спрашиваете вы, профессор, я не могу отказать. Невозможно забыть, что вы делаете для музея.

— Мы не задержимся надолго, обещаю.

— Я подожду вас здесь, устал ходить туда-сюда за группами. Уверен, вы ничего не тронете.

— Можете не сомневаться.

Байрон снова повернулся к Франческе. Он испытал безграничную нежность, когда понял, что девушка выглядит почти испуганной. Он улыбнулся ей.

— Может, войдём?

* * *

За всё время визита Франческа не проронила ни слова. За неё говорили её глаза. Они были взволнованными, жадными. Она оглядывалась по сторонам, словно ища что-то, и Байрон знал что: это было то, что искали все они, особенно молодые женщины, любящие поэзию, всякий раз, когда переступали порог этих мест. Близость. Связь с Эмили, даже если это был цвет занавески, платья, воробья, которого в её время ещё не было, гиацинта, который расцвёл позже. Что-то, что питало в их сердцах надежду походить на неё.

Скорее всего, Франческа уже знала всё, что нужно было знать, но Байрон всё равно выступил в роли экскурсовода. Он провёл её через все комнаты, а затем в дом брата Эмили, Эвергринов, расположенный в нескольких метрах от усадьбы, и в огромный сад. Она слушала его в полной тишине. Франческа заглядывала во все углы, её губы застыли в гримасе, которая выражала уже не обиду, а раздумье. Временами Байрон забывал дышать, глядя на эти губы. Потом он приходил в себя, выходил из состояния апноэ и делал вид, что ничего не произошло. Он притворялся, что бабочки улетели в другие сердца, но казалось, что некоторые из них всё ещё таятся в его груди.

Он больше не касался руки Франчески даже случайно. Байрон просто говорил и улыбался, а она не улыбалась. Несколько минут они сидели в саду на каменных скамьях-близнецах, установленных друг напротив друга: на каждой была стилизованная железная скульптура. С одной стороны женщина, изображающая Эмили Дикинсон, с другой — мужчина, Роберт Фрост, казалось, скульптуры разговаривают друг с другом, глядя собеседнику в глаза.

— Франческа… а дальше? — неожиданно спросил Байрон, нарушив молчание. — Нет ничего плохого, если…

— Лопес. Франческа Лопес, — сказала она, не оборачиваясь. — Знаю, что я стерва, профессор, но ты не должен всё время оправдываться. Иногда… иногда я нервничаю, но ты… ну, пока что ты не сделал ничего плохого. И я оставляю за собой право стать опасной, если ты предпримешь что-нибудь.

— Почему не пришла на занятия сегодня утром? — Байрон посмотрел на неё, продолжая сидеть на скамейке, что стояла на ступеньку ниже той, со статуей поэта, казавшегося увлечённым поэтической беседой, и подумал: какое впечатление производит при взгляде со стороны. Случайно, не выглядит ли он склонённым, почти коленопреклонённым и влюблённым.

Не то чтобы он был влюблён, ни в коем случае.

Ему казалось, он испытывал простое влечение, под влиянием места и иллюзии поэзии.

Так легко обмануться, что испытывает эмоции, но это была лишь чувствительность, а не чувство.

Тем не менее Байрон жаждал узнать что-нибудь о ней. Например, кто такой этот Маркус? Пока они бродили по музею, среди мёртвых и живых существ, ему пришла в голову мысль, что он тоже мог исчезнуть, как Изабель.

— У меня были другие дела, — ответила Франческа и собралась прикурить сигарету. Но потом одумалась, вздохнула и сунула сигарету обратно в карман.

— Например?

— Я не думала, что в университете нужно оправдываться, как в школе.

— Нет, просто…

— Просто тебе хочется меня трахнуть. Давай называть вещи своими именами. Нельзя отрицать, ты демонстрируешь это вежливо, но суть от этого не меняется. Однако я предлагаю тебе отказаться от самой идеи. Посвяти себя какой-нибудь другой студентке. Я видела нескольких, которые, казалось, были готовы дать тебе это, не заставляя прикладывать столько усилий.

Байрон изогнул бровь, и его губы приняли странную гримасу, застывшую между желанием рассердиться и желанием рассмеяться.

Победил последний порыв. Он разразился хохотом.

— Конечно, откровенности тебе не занимать! — воскликнул он. — Однако я думаю, что ты глубоко ошибаешься. То, что ты красивая, очень красивая, вовсе не означает, что любой встречный мужчина намерен уложить тебя в постель.

На этот раз рассмеялась она. Внезапно её голос разлетелся вокруг, как золотая пыль, и Байрон уже не мог отрицать про себя, что да, девушка всё правильно поняла, да, его романтические южные направления оказались менее романтичными, чем ожидалось, и работали как часы. Да, он хотел держать её в своих объятиях, обнажённую, как брюнетка Прозерпина. Да, в конце концов, он оказался менее оригинальным, чем ожидалось, по сравнению с обычными желаниями мужчин. Но если бы она только знала, насколько чертовски оригинальным всё это было по отношению к нему самому…

— Хочешь сказать, что ты гей? — развеселилась Франческа. — Или, нет, подожди, ты догадался о моём непростом прошлом, о моих ужасных секретах и хочешь меня спасти? Не советую, потому что, знаешь, у меня действительно есть ужасные тайны. Я ужаснее, чем можешь себе представить. Если подойдёшь близко, тебе будет больно. Потому что будешь вынужден войти в мой ад.

Несколько мгновений он стоял, глядя на неё, и искренне боялся. Не её и не этих загадочных слов: Байрона испугало собственное бесстрашие.

— Если думаешь, что ты единственная обладательница непростой истории и прошлого, которое нужно забыть, то ты жестоко ошибаешься, — пробормотал Байрон. — Мы все побывали в аду, кто-то больше, кто-то меньше. Меняется только то, как мы пытаемся из него выйти.

— Вся эта трата слов, чтобы трахнуть меня? Что дальше? Посвятишь мне песню? Признаюсь, я чувствую себя польщённой. Я никогда не встречала мужчину, кто прилагал столько усилий.

— Даже Маркус? — Вопрос вырвался сам по себе и Байрон не смог его остановить.

Франческа перестала смеяться. Она встала и твёрдым тоном заявила:

— Я возвращаюсь домой.

В этот момент из её рюкзака раздался звонок мобильного телефона. Она порылась в сумке и вытащила устройство, которое пищало и мигало при каждом звуке. Байрон увидел, как покраснели её щёки.

Франческа решила ответить. Она повернулась к нему спиной и пошла прочь по лужайке. Байрон наблюдал за ней: она неподвижно стояла метрах в двадцати от него, приложив мобильный телефон к уху, а другой рукой накручивала выбившуюся прядь волос. Через четверть часа и минуту, проведённую — он был в этом уверен — с выключенным мобильником, опустив руки по бокам, с видом спящей куклы, она медленно вернулась, со склонённой головой и остекленевшими глазами. Верёвочный браслет, который ещё недавно зажимала