Королевы и монстры. Яд - Джей Ти Джессинжер Страница 61

– Твое лицо приобрело особое анальное сияние.

Я тупо смотрю на нее.

– Да такой вещи даже не существует!

– Конечно, существует.

– Ты все выдумываешь! Никто не сияет из-за того, что у него был анальный секс!

С совершенно невозмутимым лицом она отвечает:

– Все так и есть. Это из-за особых фосфоресцентных гланд, которые находятся в сфинктере. Почему, ты думаешь, у меня такой замечательный цвет лица?

Я запрокидываю голову и испускаю тяжелый вздох.

– Понятно. Ладно, кайфоломка, можешь не рассказывать мне о своем потрясающем анальном сексе. Но кое-что ты должна мне сказать.

– Что?

Упершись локтями в стол, она подается вперед и наклоняется поближе ко мне.

– У него же шланг как у племенного жеребца, да?

Теперь наступает моя очередь загадочно улыбаться.

Она ахает от негодования и хлопает ладонью по столу.

– Ах ты, паршивка! Ты не имеешь права держать это в тайне!

Когда в ответ я лишь отхлебываю вина и продолжаю улыбаться, Слоан испепеляет меня взглядом.

– Если не начнешь говорить, я застрелю тебя из ботиночного пистолета. Клянусь, я это сделаю.

– Нет, не сделаешь.

– Назови хоть одну достойную причину.

– У меня до сих пор хранится та твоя фотография, когда тебе впервые поставили брекеты в пятнадцать. Помнишь, это было в период ирокезов и черной помады, когда ты хотела сбежать вместе с цирком шапито, чтобы стать эмо-клоуном? И еще экспериментировала с пирсингом на лице? У тебя тогда были дико милые веснушки.

Она с каменным лицом отвечает:

– Ты знаешь, что это были прыщи. И я хотела стать гуттаперчевым панком, а не эмо-клоуном, блин. А еще ты говорила, что выбросила то фото!

Я мечтательно вздыхаю, как будто погружаясь в воспоминания.

– Каюсь, соврала. Но, уверена, местные газеты будут счастливы разместить архивную фотографию бронзовой призерки конкурса «Мисс Тахо – 2014»…

– 2015.

– В разделе «Стиль жизни». Ты такая популярная преподавательница йоги в наших краях… Сколько у тебя сейчас подписчиков? Четыре тысячи?

– Сорок тысяч. И ты это знаешь, ведьма.

– Ой, а может, они захотят сделать разворот с фотографиями «до» и «после»? Обычно это очень смешно. Кажется, у меня еще осталась стопочка фотографий с лета между пятым и шестым классом, когда родители послали тебя в лагерь для худеющих.

– Ты засранка.

– Я тебя тоже люблю.

Выдержав паузу, она снова поднимает свой бокал.

– Ладно. Ты победила. Я просто продолжу думать, что его хер длиннее моего предплечья.

Я морщусь.

– Я была бы в больнице.

В этот момент Слоан замечает кольцо на моем пальце и замирает. Она смотрит на него с таким ужасом, будто это волосатый тарантул, ползущий по моей руке.

– Что… это… такое?

– Кольцо.

– Да ну на хрен! Ты обручилась, не сказав мне?

Я покручиваю переплетающиеся золотые звенья на пальце и качаю головой.

– Это клятвенное кольцо, – тихо отвечаю я.

Всматриваясь в мое лицо, Слоан подозрительно щурится.

– Клятва состоит в том, чтобы совершить двойное самоубийство?

Я вздыхаю, провожу рукой по лбу и отхлебываю вина. Моджо решает, что настало время вернуться ко сну, и сворачивается клубочком под столом.

– Это не обручальное кольцо, потому что мы не поженимся. Кейдж может вступить в брак, только если ему прикажет босс.

Когда у подруги от шока падает челюсть, я упираюсь взглядом в стол и печально продолжаю:

– И жить вместе мы тоже не будем. Он считает, что это для меня небезопасно. И мы можем видеться только время от времени, когда у него получается вырваться. Настолько часто, насколько можно – но, похоже, совсем не часто… – Я ненадолго замолкаю. – И…

– Господи боже, есть еще что-то?

– Да. – Я делаю еще один глоток вина и глубоко вздыхаю. – Он не может иметь детей. Нет, не так – он не хочет иметь детей и поэтому сделал вазэктомию в молодости.

Повисает тишина.

Когда я поднимаю глаза, то вижу на лице Слоан выражение, которое появляется у людей, страдающих от запора: она обычно так выглядит, когда по-настоящему за меня волнуется.

– Ну и зачем это лицо?

– Я просто надеюсь…

– Что?

Глядя на свой бокал, она медленно проводит пальцем по ободку. А потом смотрит мне в глаза и мягко отвечает:

– Что он стоит того, детка. Потому что звучит так, будто ты жертвуешь слишком многим, чтобы покататься на члене этого парня.

– Эй, это ты так отчаянно хотела, чтобы я с ним переспала.

– Да, переспала с ним. А потом стала двигаться дальше, как нормальный человек.

– Я говорила тебе, что так и будет! Я говорила, что влюблюсь в него, если пересплю, а ты посмеялась надо мной!

– Я не знала, что у тебя сердце расположено в вагине!

Я горько отвечаю:

– Не всем повезло иметь ледышку в груди.

Не успевают слова вылететь у меня изо рта, как я уже о них сожалею. Я тянусь к ней и сжимаю ее руку.

– Извини. Я это не серьезно.

Она сжимает мою руку в ответ и вздыхает.

– Ты серьезно, и это нормально. Потому что ты права. Только я не считаю, что мне повезло. Это не так. Я… – Она пытается выбрать слово, а потом кривит губы. – Дефективная.

– Ты не дефективная.

Нехарактерным для себя меланхоличным тоном Слоан продолжает:

– Нет, так и есть. Во мне отсутствует тот принципиально важный элемент, который позволяет людям влюбляться. Я единственная девушка, которая закатывает глаза от песен про любовь, ненавидит, когда парни к ней привязываются, и предпочитает ходить на похороны, а не на свадьбы.

– Это правда, по большому счету ты мужик. Но все-таки ты не дефективная. Говорю тебе, ты еще не встретила подходящего парня.

Слоан смеряет меня взглядом.

– А я говорю тебе, что не могу влюбиться.

– Ты преувеличиваешь.

– Я буквально на это не способна. Мой мозг так не работает. Это как у тебя с математикой. Ответь быстро: девять на двенадцать?

Спустя секунду невероятного умственного напряжения я сдаюсь.

– Ладно, ты не можешь влюбиться.

– Видишь? Понимаешь, как это печально?

– Ты хотя бы можешь удвоить объемы в рецепте. Последний раз, когда я делала банановые маффины, мне пришлось звонить маме и выяснять, сколько стаканов получится, если сложить две трети и две трети.

Мы какое-то время, тоскливо молчим, но тут Слоан оживляется:

– Я знаю, что нам нужно!

– Если ты сейчас скажешь «член», я за себя не отвечаю!

Она не обращает на меня внимания.

– Пицца. Никто не может грустить, вгрызаясь в очень сырную, очень мясную пиццу!

– Звучит неплохо…

Глядя на мое убитое выражение, она приподнимает бровь.

– Ты только не лопни