Три года взаймы (СИ) - Акулова Мария Страница 38

Когда кажется, что могу потерять равновесие — упираюсь ладонью в мужской живот сильнее и скребу ногтями по коже. Что срабатывает спусковым крючком — это или скольжение набухшей головкой по небу к горлу — не знаю. Но на мой язык выплескивается горячая сперма.

Андрей шипит и подается назад — удерживаю и глотаю.

Я не настолько испуганная и знаю, за чем пришла.

Запоздало осознаю, что сердце работает быстро-быстро. Между моих ног тоже горячо и влажно.

Андрей протягивает мне руку, хватаюсь за нее и встаю, ведя обратной стороной ладони по губам.

Колени немного саднит. В ногах слабость и голова кружится. Но это всё неважно. Щеки в красный окрашивает стыд вперемешку с самодовольством.

Андрей хочет перехватить меня, но я торможу его рукой и делаю шаг в сторону к раковине, включаю воду и плещу ею в лицо.

Полощу рот и охлаждаю щеки. Мне нужно несколько секунд. Осознать. В себя прийти.

Слышу, что за спиной тоже включилась вода — но это душ. Я продолжаю плескать холодной водой в лицо по инерции, переживая новый опыт. Во рту уже нет терпкого пряного вкуса, но всё еще чувствуются быстрые толчки члена. Андрей сдергивает полотенце и прижимается, заворачивая меня в ворс.

Обнимает. Целует за ухом.

— Ты дрожишь. Холодно?

Мотаю головой. Хотя может и да. Сложно сейчас понять.

Ловлю его взгляд в зеркале. Он одновременно дезориентированный и пьяный. Яркий-яркий.

Хотела тут же сбежать, но не могу. Онемевшими из-за продолжительных ласк губами признаюсь:

— Мне понравилось.

— Сосать понравилось?

Киваю. Горю огнем, но взгляд не увожу. Мужские губы дрожат.

Только не смейся…

Андрей старается. Нежно трогает носом мою скулу. Ныряет рукой под наброшенное на мое тело полотенце и спускается по бедру. Я пускаю его между ног.

Закрываю глаза, упершись в борта раковины.

Он водит по нежному. Проникает в меня двумя пальцами и прикусывает кожу на скуле.

— Мне тоже очень понравилось.

Хочу кончить. Неважно, от пальцев или слов.

Когда моя дрожь становится крупной и совсем мне не подконтрольной, Андрей меняет нашу позу.

Развернув, приподнимает и усаживает на камень. Давит на копчик, двигая таз ближе. Держит меня одной рукой, а другой упирается в зеркало.

Его и без того слишком пристальный взгляд сейчас становится практически невыносимым. Я может быть не готова к зрительному контакту, но он не собирается его разрывать.

Оплетаю мужские бедра ногами и чувствую его внутри.

Андрей подается к моим губам. Целует. Раздвигает. Языком ласкает там, куда вгонял член.

Его действия доставляют мне чистое и долгожданное удовольствие. Сейчас не вышло бы сомневаться, что мы друг для друга — возможно вредная, но привычка.

Я хочу отдаться, забыться, заснуть, зная, что добилась своего, но в сверх-гибкой и за все благодарной Лене Шамли всё больше от Елены Темировой, которой даже этого уже мало.

Сжимаю плечи Андрея и дергаю голову назад — он тянется. Сначала даю поцеловать, а потом снова разрываю контакт губ.

В них спрашиваю:

— Почему не приезжал? — движения во мне кажутся полуреальными. Дыхания сливаются. Взгляды тоже. — Восемнадцать ебанных дней, Андрей.

Он вздыхает и трясет головой.

Я считала, да.

Зафиксировав мой затылок, тянет к себе. Покрывает поцелуями лицо и шею.

Замирает и сам, и дыханием. Я чувствую резкий выдох на ключице.

От перенапряжения расширяются зрачки.

Секунды ответного молчания бьются в висках. В них же стучит: «неужели тебе это всё уже надоело?».

Но по коже снова прокатывается горячий влажный воздух. Он задышал.

— Мне нужен был детокс. В голове иногда ничего, кроме тебя. Как работать? — Молчу. — Как, Лен? Скажи.

Не могу. Не знаю.

— План дурацкий. — Собственный голос звучит непривычно хрипло. Андрей в ответ на дерзость вполне может снова улыбнуться или съязвить, но теперь уже нет.

Губы едут по шее вверх, член внутри снова начинает двигаться. Я закрываю глаза и откидываюсь.

— Права. Не сработал.

Глава 30

Лена

Весна приходит в мою жизнь тревожно.

До родов два месяца, а в голове всё настойчивей крутятся вязкие мысли о неопределенности будущего. Бывают ночи, когда они слишком громкие и мешают спать.

Андрей приезжает часто. Затяжных пауз в нашем общении больше нет.

В начале семейной жизни между нами была дистанция длиной в бесконечный обеденный стол. Но если сокращая её то миллиметрами, то метрами, я считала каждый шаг своей победой, то сейчас иногда кажется, что себе же оказала медвежью услугу.

Однажды на пике нашего чувственного и прекрасного секса сорвалась в опрометчивое «люблю». Осознала это уже позже. Как и то, что он или не услышал или значения словам не предал. И это, наверное, хорошо.

А может быть нет.

Правда и секса в последнее время у нас намного меньше. Сложно чувствовать себя сексуальной, когда талия в обхвате стремится к метру. Мой организм начинает готовиться к родам. Меняется всё. Эмоции. Мышление.

ПДР стоит на конец мая. Беременность развивается хорошо. Я рада.

Готовлюсь к главному событию в жизни. А параллельно… Жду ли от Андрея чего-то ещё? Признаний? Чувств? Отказа от договора на три года? Переезда?

Не знаю.

Вроде бы да, но вдруг…

Твой план не сработал, а дальше что будет? Новый план?

Не спрашиваю.

Мне почти каждую ночь снится родное море. Просыпаюсь, чувствуя в носу тот самый запах, которого быть не может в моей нынешней спальне.

Слух мучает скрип ступенек в доме, бывшем всё детство родным.

Совесть тоже мучает, когда начинаю считать, сколько дней, недель и месяцев я никому из своих не звонила.

Как бы там ни было, именно папины родственники меня не бросили, когда я осталась сиротой.

И бабушка… Мне снится её укоризненный взгляд. Она взяла с дяди слово. Возможно, заставила принять ненужного ему ребенка силой, но сделала это ради меня.

А сейчас, наверное, ей больно, что мы — вот так.

Я уже больше полугода живу, будто избавилась. Среди греков так не принято. Среди греков принято прощать.

Но всё это сложно. И становится ещё сложнее, когда на мой новый номер приходит входящий с неизвестного номера.

Мне звонит двоюродная сестра (родная дочь дяди Димитрия).

Оказывается, в Кале Нихта случился пожар. Дядя снова в больнице с кризом. Если меня это, конечно, волнует.

Точная цитата больно ранит. Потому что я не знаю — волнует или нет.

Она не объясняет, это случайность или поджог. Насколько сильный ущерб нанесен. Пострадал ли кто-то ещё. Насколько плох Димитрий.

Я в свою очередь ничего не обещаю сестре. Допускаю и то, что это такая ловушка (вряд ли для меня, скорее для Андрея), и что дяде правда плохо.

Но прежде, чем делиться с мужем, пытаюсь разузнать больше. Звоню Васе, чем делаю только хуже. Вдогонку к тревожным новостям получаю ещё и порцию завернутой в обвинения обиды, в которой приходится скупаться.

Если свести все слова подруги к концентрированной выжимке… Я зацикленная на себе эгоистка. Переступила через всех: родных, друзей, отреклась от Побережья и наслаждаюсь своей счастливой богатой жизнью со столичным депутатом.

На отдыхи езжу. По заведениям хожу. Подцепила его… На залет… И счастлива. Так я узнаю, что обо мне судачат. Убеждаюсь, что «ранние роды» не останутся без греческого внимания.

Чем обусловлена обида Васи в большей степени — завистью, ложью обо мне или справедливостью, выяснять не берусь. А она четко дает понять: «пользоваться» ею я больше не буду. Хочу узнать, что случилось — могу выяснить сама. Или приехать.

Но я не могу.

На Побережье что-то явно происходит. И мне бы оказаться настоящей эгоисткой, чтобы просто забыть. Забить. Готовить к родам.

Но я… Немножечко всё же Еленика. Сердце ноет.