Возвращение - Галина Дмитриевна Гончарова Страница 33

Почему-то Фёдору было приятно это слышать. Но и Михайле было приятно это говорить. Собственники…

Фёдор кивнул, и принялся одеваться.

Пока позавтракал, тут и лекарь пришел.

Конечно, пригласить его к столу Фёдору и в голову не пришло.

— Пришел? Одежду принес?

Адам кисло подумал про диких россов, но поклонился, и принялся доставать одежду. Традиционно лекари ходили в длинном балахоне, похожем на рясу, только зеленого цвета, длиной до колен, и широкополой шляпе. Разве что во время эпидемий надевали маску с клювом, в который закладывали корпию, пропитанную отваром целебных трав. Или сами травы — кто во что горазд.

Помощники носили то же самое, но шляпа им пока не полагалась. Повязка на лоб и капюшон *

*- единой формы у лекарей не было очень долго, исключение — форма «чумного доктора». Но в Россе пусть будет. Прим. авт.

Фёдор был выше лекаря на голову, так что балахон пришлось надставлять.

Царевич натянул его прямо поверх одежды, поморщился — и высказался.

— Гадость!

Адам промолчал.

Он не станет объяснять, что это не просто так.

Зеленый цвет — цвет жизни. Он защищает одежду от брызг крови и прочих жидкостей, больных же и рвет, бывает, и мокрота у них идет… а до колен балахон потому, что на улицах грязи как раз по колено. Вот, чтобы подолом не мести, его таким и носят. И даже повязка на голове не просто так. и у него, и у помощника. А чтобы волосы в глаза не лезли, и пот не затекал во время операций.

Зачем это царевичу? Ему не нравится — и не надо. И правильно, кстати говоря!

В балахоне царевич был похож на очень тощую и противную жабу. Только что бородавок не хватало.

Поди ж ты, вроде и не толстый, а впечатление именно такое. Не идет ему. Никак.

— Короб, — почтительно подал искомое Михайла.

Слуги ему не мешали. Хочет этот сумасшедший смерть за усы дергать — пусть его! Им меньше достанется.

Фёдор перекинул перевязь через плечо, поморщился.

— Тяжело.

Адам развел руками.

А ты думал, все так просто? Там одни инструменты чего стоят. Понятное дело, самых ценных тут нет, но есть скальпели, пила, есть зажимы, еще кое-что… по капельке, но вес набирается приличный. Потаскаешь такой — мигом помощника возьмешь.

— Присядь, царевич, — попросил Михайла.

— Зачем?

— А вот, — парень показал накладные усы и парик. Адам под шляпой тоже был в парике, кстати.

— Давай, — кивнул Фёдор.

И через несколько минут оказался неузнаваем. Михайла ему и брови толщиной с упитанную гусеницу умудрился сажей нарисовать.

— Вот так. Родная мать не признает.

Фёдор не возражал.

И то верно, ни к чему ему такая слава. Если ОНА его узнает — и ладно будет. А если не узнает, он потом разъяснит.

* * *

Подворье Заболоцких жило обычной жизнью.

Кто занимался скотиной, кто хозяйством, но появление лекаря заставило всех замереть. Фёдор тащил за ним короб, не поднимая головы.

— Я к няньке Дарёне. Боярин распорядился. Проводи, — приказал Адам первой же попавшейся холопке, которой, по стечению обстоятельств оказалась именно Лукерья.

Та кивнула и засеменила впереди.

Интересно-то как!

Спросить бы, какой боярин, что приказал, да плетей получить за дерзость не хочется. Боярин Алексей и приказал бы отвесить. Боярыня, правда, помягче, только по щекам нахлещет, но тоже неприятно. Проще проводить, а там пусть боярыня сама разбирается.

О, легка на помине.

Боярыня Евдокия сегодня варила мыло. Наблюдала за девками. Сама, конечно, деревяшкой в чане не ворочала, но следила внимательно. Только упусти — мигом напортачат, дуры криворукие! А особенно Настька с Веркой!

Ладно-ладно.

Варить мыло — тяжело сложно и неприятно, поэтому боярыня выбирала для этого дела исключительно любовниц мужа. И поделом.

— Здравствуй, добрый человек.

— Боярыня, здравствуй. Прости, что без предупреждения. Я няньку вашу осматривал, Дарёну, когда ей на ярмарке плохо стало.

Боярыня чуть склонила голову.

— Благодарствую…?

— Имя мое — Адам Козельский, я родом из Латы. Боярин мой, Данила Захарьин, царицы Любавы брат, вчера приказал мне еще раз явиться, няньку вашу осмотреть.

— Почто ж такое внимание?

Хоть и нервничала боярыня, а голос у нее почти не дрожал.

— Боярин Данила мне не объяснил, боярыня. Я человек подневольный, приказали — пришел. С помощником.

Евдокия заколебалась.

Пустить?

Или не надо?

Но брат царицы Любавы? И Устя честно рассказала обо всем случившемся. Имени лекаря не упомянула, ну так она его могла и не знать. А про осмотр сказала. И что лекарь травы пить приказал — тоже. Вон, сама их заваривает, сама Дарёну поит.

И… Дарёна.

Кому нянька, а кому подруга лучшая, с малолетства рядом, так что боярыня только рукой махнула.

Семь бед — один ответ, да и что она супротив боярина? Прикажет его лекаря не пускать? Так она баба глупая… опять же, Дарёне и правда лучше стало. А муж все одно недоволен будет.

— Пойдем, Адам, провожу я вас обоих.

Адам поклонился. Через пару секунд и до Фёдора дошло, что надо склонить голову. Получилось плохо, чуть парик не слетел. Не привык царевич кланяться. Увы.

Повезло — боярыня на него уже не смотрела. Шла впереди, показывая дорогу.

Вот и светелка.

Лавки, сундук в углу, навроде бочки, окошко с цветными стеклами, роспись по стенам с цветами и птицами. На одной из лавок лежит Дарёна Фёдоровна, на второй сидит Устинья, при свете лучинки читает няньке жития святых. Можно бы и без лучинки, но с ней виднее.

Фёдор так и впился в нее глазами.

Какая ж она… настоящая!

Вроде бы и ничего такого особенного, рубаха небеленого полотна, сарафан серо-зеленый, но какая ж она красивая! Рыжеватая коса по лавке стелется и на пол спадает, тонкое лицо освещено лучиной, тихий голос успокаивает… так бы и сел у ее ног. И сидел бы, и слушал, и ни о чем не думал.

Устинья замолчала и подняла голову.

И тут же встала, поклонилась в пояс.

— Маменька. Уважаемый лекарь…

Адам расправил плечи, и Фёдор почувствовал ревность. Ишь ты… и этот еще! Да чего все на нее смотрят⁈ Это — ЕГО!

Глава 7

*