Возвращение - Галина Дмитриевна Гончарова Страница 21

Скоморохи, они ведь и разбоем не брезгуют, когда придется. А Михайла…

Не боялся он крови, и мертвяков не боялся. И когда увидел, как невинных людей жизни лишают, не дрогнул. А потом ночью и призадумался.

Оно, конечно, по-разному бывает. И скоморохов гонят, и побить могут, и не заплатить — дело обычное. А только все ж не вешают их без всякого суда.

А вот разбойников, татей придорожных — вешают. Где поймают.

Оправдание?

А какое тебе, тать, оправдание? Вот осина, и Господь милостив. У него и разберешься.

Жить Михайле хотелось. И хорошо жить, и подольше. Так что…

Утаил он часть добычи от дружков, да и пустился в бега. Хотя кто его там искал? Кому он нужен?

Может, кинься мальчишка куда-то в глушь, и нашли бы его легко. Но Михайле хотелось не этого. Ему хотелось блеска и роскоши, а где их можно найти?

Только в столице.

Древняя Ладога принимала всех, приняла она и беглеца Михайлу.*

*- у автора все же не Россия, а Росса, чуточку альтернативная. А Ладога — говорят, она была некогда столицей Руси. Прим. авт.

Много где за пару лет успел поработать расторопный мальчишка. Торговать вразнос бегал, в трактире прислуживал, у лошадиного барышника коней чистил… всего и не перебрать.

Приворовывал, конечно, куда ж без того. Но осторожнее стал, материны слова помнил крепко.

Дурная слава далеко пойдет! Нельзя ему, чтобы поймали, а коли уж случится, надо любое другое имя называть.

Покамест не ловили.

Только вот сегодня неудачно получилось. Он-то сделал все чисто, да один из холопьев заметил, что у хозяина мошны нет. Крик поднял, и на Михайлу показывает. Пришлось бежать.

Хорошо еще на пути старуха с девками попалась, одной из них Михайла улов и скинул. До второй не дотянулся. Та к старухе сразу кинулась, а потом таким взглядом Михайлу подарила из-под ресниц…

Словно плетью поперек хребта ожгла. За старуху, что ли, рассердилась?

И потом — удача!

Что Михайла, дурак, что ли? Сразу-то он царевича Фёдора не узнал, понятно. А вот потом… не царевича он приметил, а одного из его сопровождающих. Кто ж на Ладоге не знал Данилу Захарьина?

Обычно-то вдовой царицы брат себя иначе вел, шумел, наперед лез, внимание к себе привлекал. Оно и понятно, накушался во времена оны кашки из лебеды, а теперь денег у него — хоть лопатой греби. Вот и старается он свое худородство золотым шитьем закрыть.

Не получается, конечно.

Но знать о нем вся Ладога знает.

А тут он стоит смирнехонько за правым плечом у парня, наперед не лезет, не шумит, не требует ничего… ну и кого он так выгуливать может? Только Фёдора Ивановича, ясно же! И по лицу там видно… кто царицу вдовствующую хоть раз видел, тот сразу поймет.

Михайла, вот, один раз сподобился, когда она на богомолье ехала, сразу ясно, чей тут сынок. Вот он, весь, как есть.

И губы такие же, маленькие, и глаза колючие, и лоб невысокий, только царица даже старая, а красивая, а этот… нос вот, как цаплин клюв, волосы жидкие, прыщи по всей личности.

Смотреть не на что.

А смотреть надо бы.

Михайла уже решил для себя, что надо бы постараться стать поближе к царевичу. А что?

Местечко сытное, вольное, опять же, и он не из холопьев каких! Он — Ижорский! Его предки с государем Соколом на Ладогу пришли!

Холоп Сенька оказался не гневливым, да и болтливым, стоило Михайле ему поклониться пониже, да и попросить уму-разуму научить, тот и согласился посидеть вечерком, за кувшином с хмельным медком. А уж что в тот мед подсыпать, Михайла знал.

А пока шел рядом, потихоньку, и очень старался не привлекать к себе внимания.

Интересно, куда они идут, и что там будет?

* * *

Дом, в который занесли обеспамятевшую няньку, был бедным и не слишком чистым.

Устя не обращала на это внимания. Не до того ей, чтобы тараканов пересчитывать. Она шла рядом с няней, держала ее за руку, уговаривала, как маленькую.

— Все хорошо, нянюшка, все в порядке, сейчас ты в себя придешь…

А еще…

Как уж там работал подарок Живы, ее сила, она не знала. Просто чувствовала тепло в руке, словно на ее ладони горел ровный теплый огонек. И часть этого тепла переливалась в нянюшку, успокаивала, разбегалась по жилочкам… Устя теперь могла сказать, и что случилось.

Когда этот шпынь Михайла няню оттолкнул, та навзничь полетела. И спиной о землю ударилась. Сильно.

Вот у нее дыхание и зашлось, бывает такое. Когда ни вздохнуть, ни выдохнуть… хорошо еще Устя рядом была. Смогла сердце подтолкнуть, грудь успокоить. Теперь нянюшка полежит день-другой, да и обойдется потихоньку. И домой ее можно будет доставить со всем бережением. А если б рядом никого не оказалось, от такого удара и умереть можно.

— Ох и будет нам беды, Устенька, — подала голос няня.

Устя только рукой махнула.

— Пусть хоть розгами меня высекут за дурную затею, лишь бы ты не болела.

У няни и слезы на глаза навернулись.

Понятно, боярских детей ты воспитываешь, на руках качаешь, как родных любишь, а то и пуще родных, сердцу ж не прикажешь. Но знать, что и тебя в ответ любят?

Не просто прибегают «няня, я тебя люблю, дай яблочко», не подольститься пытаются. А вот так, считают, что ты важнее любых неприятностей?

За такое и удариться было не жалко. Хотя и спина до сих пор болела, и голова кружилась, и подташнивало. С каждой минутой все меньше и меньше, то и понятно. Дарёна не неженка какая, отлежится, да и встанет. *

*- при ударе о землю спиной и затылком Дарёна получила легкое сотрясение головного мозга и сильный ушиб спины. Плюс обморок. Могло бы плохо закончиться, прим. авт.

— Батюшка твой гневаться будет.

— Пусть гневается. Справедливо все, я виновата. И сама захотела на людей посмотреть, и тебя с собой потянула. Плохое могло случиться.

— И мне достанется, — протянула рядом Аксинья.

Устя погладила ее по плечу.

— Тебя и вовсе ругать не за что.

— Заодно с тобой высекут. Зря я только тебя послушала…

Устинья отмахнулась.

Высекут, не высекут… да какое это имеет значение? Порка — боль, и только. А тревога за близкого человека? Которого ты сегодня потерять могла?

Не приходит это в голову Аксиньи?

Устя посмотрела на сестру, и головой покачала.