Неладная сила - Елизавета Алексеевна Дворецкая Страница 19

И вот эту деву в домовине Христос и Пречистая Его Матерь послали на помощь Демке. Уж не чудо ли было Устинье обещано? Если Демка выздоровеет через песок и урочную траву от гроба той девы, разве это будет не чудо?

Наутро, едва рассвело, Устинья собралась в дорогу. Куприян долго сомневался и согласился на этот поход с трудом.

– Коли ты сейчас в Сумежье явишься, оглоеда этого лечить, так тебя и виноватой сочтут! – убеждал он. – И так, вон, и Мавронья, и сама Параскева на нас с тобой думают! Приди ты к ним – все Сумежье на нас возмутится.

– Если он без помощи умрет, вот тогда все Сумежье на нас возмутится! – Устинья вспомнила слова девы из сна.

– В другое бы время я… Что теперь говорить! – Куприян махнул рукой. – Покончил я с тем ремеслом.

– Дядька, ты прав, но не можем же мы Демку на смерть покинуть, – с воодушевлением отвечала Устинья. – Я ни Мавроньи, ни баба Параскевы не боюсь. Чего же бояться, когда Господь нам чудо явил? Меня та дева посылает, она и защитит.

– Как, ты сказала, ее звать?

– Как-то… Проталия, что ли? – усомнилась Устинья. – Незнакомое имя какое-то. А Демка… какой ни есть, а человек, – повторила Устинья слова Мавроньи. – Мне сие дело доверено – а я из одного страха откажусь? Тебе ли меня робости учить?

– Сиди дома – я сам схожу и к озеру, и в Сумежье.

– Нет, дядька. Мне эта Проталия явилась, мне это дело поручено. Не бойся за меня.

– Я с тобой пойду! – Куприян взял свой кожух. – И не спорь мне!

С утра снова шел снег. Было не слишком холодно, и мелкие снежинки таяли, едва упав на землю, где едва пробилась первая трава, но воздух был затянут белой сеткой. Устинья опять накинула на голову и плечи большой платок грубой шерсти, и вскоре весь он оказался усеян снеговой крупой.

– Что еще за Проталия такая? – рассуждал Куприян по дороге. – Откуда в озере-то нашем взялась? Разве у нас были какие… за веру пострадавшие? Не слышала ты от отца? Про наше озеро, кроме битвы князя Игоря с литвою, что на том берегу в болотах сгинула, ничего такого не рассказывали старики.

– Может, эту деву литва как-то и погубила?

– Может, и так. Да у кого теперь спросишь…

До Игорева озера от Барсуков идти было несколько верст. Разговор вскоре затих: Устинья прикрывала лицо от снега краем платка, Куприян надвинул шапку на глаза. Никого вокруг было не видно – все попрятались от снегопада, на полях не работали. Если дальше так пойдет, если на днях зима не отступит, то и с севом можно опоздать, а там – неурожай, голодный год. А все каменный бог, с него началось…

Подходя к озеру, Куприян с Устиньей невольно замедлили шаг. Вспомнилось, как озеро ходило ходуном, едва не выплескиваясь из своей чаши. Нетленная покойница принесла на землю могучие силы, но благие или вредоносные? Порча погоды, гнев озерного змея, болезнь Демки говорили за первое, а сон Устиньи – за второе. Где истина? Не пустой ли морок был тот сон? Сейчас им придется это выяснить, и даже Куприян невольно помедлил, собираясь с духом, прежде чем ступить на поляну.

Вот перед ними открылась отмель, где Демка с Хоропуном впервые увидели домовину. Куприян с Устиньей прошли еще немного… и оба разом ахнули.

Вся поляна между опушками была усыпана голубыми цветами пролески на тонких стебельках, от холода сжавших узкие лепестки в кулачки. До самого песка простирался этот ковер, и сам снег среди темно-голубых, с лиловатым отливом цветков, среди зеленых влажных листочков казался россыпью жемчуга. Этот ковер упирался в домовину, а где-то позади нее прятался в кустах серый каменный идол.

– Смотри, смотри! – Устинья схватила дядьку за руку. – Она открыта!

Ни за что она не стала бы открывать домовину и тревожить умершую, но крышка уже стояла рядом, прислоненная к дереву. А ведь когда здесь люди были в последний раз, домовину оставили закрытой, мысленно отметил Куприян. Кто же ее открыл?

Перекрестившись, Устинья неслышно двинулась вперед. Куприян сделал движение, будто хотел ее удержать, но остался на месте. Устинья шла, стараясь не наступать на голубые цветы, но они сидели так густо, что это было нелегко.

Подойдя шага на три, она остановилась. От потрясения ее овевало жаром и ознобом. Вот что увидел Демка! В домовине лежала молодая дева, моложе самой Устиньи – свежая, будто спящая. На золотых косах жемчугом мерцали крупинки снега, они ложились на платье голубой парчи, но не касались лица. Чем дольше Устинья, зачарованная, вглядывалась в это лицо, тем более живым оно ей казалось. Уже мерещилась легкая улыбка на эти ярких губах… Глаза были закрыты, но неспроста здесь вдруг так густо выросли пролески – это и есть ее глаза. Сотнями лиловато-голубых глаз мертвая дева наблюдает за живыми людьми…

– Что, хороша?

Устинья вздрогнула так сильно, что едва удержалась на ногах. Неожиданно раздавшийся совсем рядом скрипучий голос так напугал ее, что оборвалось сердце. Он шел из-за кустов, где скрывался каменный бог…

Но тут же от души несколько отлегло: Устинья осознала, что глаза ее видят не дерево, а человека. Вид этого человека мог бы напугать до обморока, но, к счастью, Устинья его знала. Сгорбленный старик, с лицом темным и морщинистым, как дубовая кора, к тому же одноглазый, одетый в черные вытертые овчины, был страшен, как сам тот свет. Из глубоких и жестких, как борозды, морщин его сочилась вечность. Он стоял, опираясь на посох, в нескольких шагах от Устиньи, поглядывая то на нее, то в домовину.

– Дед Замора! – Устинья прижала руки к груди, стараясь удержать грозящее улететь сердце.

– И ты здесь, старче! – К ним подошел Куприян.

Бросив взгляд в домовину, Куприян изумленно поднял брови. В первый раз он видел деву в домовине иной и теперь убедился, что Демке ее красота не померещилась от холостяцкой его жизни.

– Она такой не всякому показывается. – Дед Замора кивнул на златокосую деву, словно хорошо ее знал. – Видать, полюбились вы ей.

– О-она сама меня позвала, – с трудом выговорила Устинья. – В-велела песочку взять от д-домовины… и урочной травы.

– Вон ее сколько! – Дед Замора обвел концом посоха поляну, сплошь покрытую пролеской. – Знать, для тебя ее и вырастила. Ну, бери, пока не