Мой сосед — вампир - Дженна Левин Страница 18

Он звучал и выглядел примерно так же озадаченно, как мой дедушка, когда видел мои работы, — но при этом не казался испуганным. Хотя и восхищения на его лице не было. Что, впрочем, нормально: я давно смирилась с тем, что моё искусство — не для всех.

Хотя именно эта серия, пожалуй, была самой «доступной» из всего, что я создавала за последние годы. Здесь хотя бы сразу было понятно, что это озеро Мичиган. И, если честно, после того, как он нахваливал мои дурашливые рисунки в записках, часть меня надеялась, что он поймёт и оценит, что я пыталась сказать этими холстами.

— Да, это мои работы, — подтвердила я, стараясь звучать уверенно, хотя голос всё же дрогнул.

— И ты собираешься повесить их? — он перевёл взгляд на гвоздь, который я только что вбила в стену. — Здесь?

— Да.

— Зачем? — спросил он, засовывая руки глубоко в карманы брюк. Он выглядел искренне сбитым с толку. — Признаю, прежняя картина была устаревшей, но…

— Она была ужасной.

Он посмотрел на меня, и угол его рта чуть дёрнулся в усмешке.

— Справедливо. Она принадлежала моей матери, не мне. Но, Кэсси…

Он выпрямился, покачал головой.

— Да?

— Это мусор, — произнёс он, сделав ударение на последнем слове.

Я нахмурилась. Подобную критику я слышала не раз и давно научилась её игнорировать. Но после того подъёма, который я испытала, узнав о своём участии в выставке всего несколько часов назад, я точно была не в настроении терпеть подобное.

— Моё искусство — не мусор, — сказала я твёрдо, почти вызывающе.

Фредерик снова посмотрел на холст, на этот раз внимательно, будто проверяя, не ошибся ли в своей оценке. Потом покачал головой:

— Но… это же буквально мусор.

Прошла пара секунд, прежде чем я поняла, что он имеет в виду это в прямом смысле.

— А-а… — я внутренне скривилась. — Ну… да, оно сделано из мусора.

Он приподнял бровь, слегка развеселившись:

— Кажется, именно это я и сказал.

Это было не совсем так, но я решила не спорить.

— Да, — пробормотала я, чувствуя, как лицо заливает краска, — ты так и сказал.

— Я не понимаю, — он снова покачал головой. — Судя по тем частям этой… сцены, что не покрыты отбросами, и по твоим рисункам в наших записках, я знаю, что ты талантливая художница. Возможно, мои взгляды старомодны, но я просто не понимаю, зачем тратить время на создание вот этого.

Он пожал плечами.

— Искусство, к которому я привык, обычно более…

Я прищурилась:

— Более что?

Он прикусил губу, будто подбирая слова:

— Приятное для глаза, полагаю. Пейзажи. Девочки в белых кружевных платьях, играющие у речки. Миски с фруктами.

— Это тоже пейзаж, — указала я. — Пляж и озеро. Природа, между прочим.

— Но он весь в мусоре.

Я кивнула:

— Моё искусство — это сочетание найденных предметов и изображений, которые я рисую. Иногда то, что я нахожу и включаю в работу, — буквально мусор. Но я считаю, что мои картины — это больше, чем просто мусор. В них есть смысл. Эти холсты — не просто плоские, безжизненные изображения. Они что-то говорят.

— А, — он подошёл ещё ближе и присел на корточки, чтобы рассмотреть их вблизи. Его нос оказался всего в нескольких сантиметрах от старой обёртки от McDonald’s Quarter Pounder, которую я заламинировала на холст так, будто она всплывает из озера Мичиган. Я хотела показать, как капитализм душит природу.

Но я решила объяснить шире:

— Я хочу, чтобы моё искусство запоминалось. Чтобы оно оставляло след. Чтобы человек, увидев его, запомнил это ощущение надолго. Чтобы оно не исчезало сразу после того, как он отвернётся.

Он скептически нахмурился:

— И ты добиваешься этого, используя всякий мусор, от которого другие избавляются?

Я уже открыла рот, чтобы возразить — сказать, что даже самая красивая картина в самом дорогом музее стирается из памяти, как только посетитель выходит за его двери. Что, используя выброшенное, я беру мимолётное и превращаю его в нечто долговечное, в то, чего не добиться акварелью с цветочками.

Но тут я вдруг заметила, как близко мы стоим. Похоже, во время разговора он незаметно пододвинулся — настолько, что между нами теперь оставалось всего несколько сантиметров. Мой ум тут же воспроизвёл ту ночь после душа: мокрые волосы, капающие на плечи, его тёмно-карие глаза, широко раскрытые от удивления, когда он смотрел куда угодно, только не на меня.

Сейчас он смотрел. И его взгляд скользил по линии моей шеи, задержался на неровном шраме под ухом, который остался с детства, а потом перешёл к плавному изгибу плеч. На мне не было ничего особенного — старая футболка и потертые джинсы, — но в его взгляде было столько жара, что у меня закружилась голова и стало жарко в груди.

Я захотела подойти к нему ближе — и подошла, даже не подумав, правильно ли это. Но в следующий момент он выпрямился, словно очнулся, и резко отступил на шаг. Засунул руки в карманы и уставился на свои начищенные броги, будто это была самая интересная вещь в мире.

Момент прошёл. Но что-то между нами изменилось. В воздухе появилась сладкая, звенящая искра, которой раньше не было. Я не могла описать словами, что именно это было. Я только знала, что хочу почувствовать это снова. Хочу почувствовать его.

Твёрдую, широкую грудь под моими ладонями. Его губы. Его дыхание, тёплое и сладкое у меня на шее.

Я мотнула головой, пытаясь прогнать эти мысли. Это человек, которого я почти не знаю, напомнила я себе. Это мой сосед по квартире. Но это не сработало.

— Я… могу попробовать объяснить вам, что означает моё искусство, — предложила я, просто чтобы хоть что-то сказать.

В голове немедленно зазвучал голос Сэма: Плохая идея, плохая идея, как сирена тревоги. Я проигнорировала его. Честно говоря, в тот момент мне было всё равно, плохая это идея или нет. Моё сердце бешено колотилось, кровь гудела в венах.

— Если только вы желаете.

Он замешкался, всё ещё не глядя на меня. Потом покачал головой:

— Это, пожалуй, не лучшая идея. Боюсь, я абсолютно безнадёжен, когда дело касается современного искусства.

Я поняла, что он пытается отдалиться — после… ну, после всего этого. А я не хотела, чтобы он уходил.

— Я никогда не встречала по-настоящему безнадёжных случаев.

Он на мгновение закрыл глаза.

— Потому что вы никогда не встречали кого-то вроде меня, мисс Гринберг, — сказал он тихо, с какой-то грустью