Прикосновение смерти - Т. Л. Мартин Страница 17

— Это был не мой вопрос, — бормочет он, прежде чем допить оставшуюся жидкость и чуть ли не со стуком поставить стакан на кофейный столик. — Сколько тебе нужно заработать?

Почему я не подготовилась к этому? Я не знаю, проявляет ли он терпение или слишком опустошен, чтобы беспокоиться, но он не давит на меня, пока я подсчитываю затраты в уме. Это большая собственность и к тому же грязная, так что я предполагаю, что дни будут долгими. Но мне много не нужно, а в этом городе все достаточно дешево. Но в основном я не хочу брать со старика больше, чем нужно.

— Эм, семьдесят пять долларов за уборку?

— Шестьсот баксов в неделю, — отвечает он без колебаний.

— Но это…

— Убирай, что хочешь, ходи, куда тебе нужно, но не трогай эти чертовы бумаги. Он смотрит мне прямо в глаза, его короткий указательный палец направлен для пущей выразительности, а голос острый, как нож. — Не прикасайся ни к одному листу бумаги в этом доме. Ты понимаешь?

Я сомневаюсь, что выражение моего лица сильно помогает скрыть замешательство, которое я испытываю от странных инструкций, но я киваю. Когда его старческие глаза сужаются в ответ, я добавляю:

— Хорошо. Я не притронусь ни к каким бумагам. Но мистер Блэквуд…

Он не дожидается, пока я закончу, прежде чем подняться с дивана и направиться на кухню.

— Мистер Блэквуд, — повторяю я. — Ваше предложение. Это двести долларов в день, только за уборку.

— Я умею считать, — невнятно произносит он с другой стороны стены. — Я составлю соглашение, которое ты должна подписать к концу дня. В противном случае, начиная с сегодняшнего дня, ты работаешь круглосуточно.

Сейчас? Моя спина затекла, руки обхватывают колени, а пальцы беспокойно барабанят. Я не должна быть на взводе, я не тревожный человек. Но меня никогда раньше не нанимали для работы по дому, и тот факт, что он предлагает новичку вроде меня более чем вдвое больше того, что, я совершенно уверена, он должен платить, заставляет меня чувствовать себя неловко. И что случилось с этими долбаными бумагами? Они на диванах, кофейном столике, а некоторые даже на ковре. Я даже замечаю несколько белых листов, скомканных на пыльной книжной полке в другом конце комнаты.

— Я сказал сейчас, — рявкает он, появляясь в поле зрения с новой бутылкой виски в руке, и я вскакиваю на ноги.

— Да, сэр, — бормочу я себе под нос. По крайней мере, у нас отличное начало. — О, и средства для уборки…

— Никто не собирается держать тебя за руку, дитя. Ты делаешь свою работу, чтобы я мог делать свою.

Только шесть часов спустя, когда мою шею сводит судорогой, а руки покрываются волдырями, я понимаю, насколько искренне он имел в виду эти два простых предложения.

Я сама по себе.

ГЛАВА 9

Мне потребовалось не так много времени, как я ожидала, чтобы выяснить, в каком шкафу хранятся чистящие средства. У мистера Блэквуда не было никаких проблем с игнорированием меня, пока я работала рядом с ним. Большую часть дня он провел в гостиной, в одну минуту уткнувшись с головой в книги, а в следующую — что-то строча в старых блокнотах. Я чувствовала себя незваным гостем, шныряющим по чужому дому, ходящим по яичной скорлупе и переходящим из комнаты в комнату.

Дом Блэквуда странно завораживает. Он двухэтажный, с пятью спальнями, расположенными на втором этаже, но большая часть помещения выглядит совершенно нетронутой. Три спальни даже не обставлены, здесь нет ничего, кроме грубых серых ковров, затянутых паутиной шкафов и окон, которые выглядят так, словно в них никогда не убирали. Но к тому времени, когда я закончила с ними, они выглядели готовыми к показу на дне открытых дверей.

Однако больше всего меня поразило то, что я не заметила в доме ни одной фотографии. И я искала. Никаких признаков истории или семьи этого человека обнаружено не было.

Дома у нас с бабушкой повсюду были фотографии в рамках — они стояли на книжных полках, висели на стенах, украшали комоды и тумбочки, украшали прихожие. Я никогда не встречалась со своей матерью, Тэлли, но именно эти фотографии позволили мне увидеть, как она танцует подростком в нашей гостиной, застенчиво улыбается в камеру в своей синей школьной выпускной шапочке и платье, обхватывает тонкими руками беременный животик и с блеском в карих глазах говорит мне, что она любит меня.

Это были те глаза, к которым я прибежала в слезах, когда Фрэнки Столлер солгал и сказал всем в школе, что я позволила ему полапать меня под трибунами, и это были те глаза, перед которыми я хвасталась, что на следующий день ударила Фрэнки Столлера. Фотографии, может быть, и не настоящие, но в них все равно было достаточно правды, чтобы поддержать меня, когда я была на грани падения.

Теперь, когда я открываю шкаф в гостиной и возвращаю на место последние чистящие средства мистера Блэквуда, я ловлю себя на том, что разглядываю его с еще большим любопытством, чем вчера, когда впервые встретила его.

Он склонился над кофейным столиком с ножницами, аккуратно разрезая газетную статью, и я не могу не заметить, каким хрупким он выглядит, когда не хрюкает, не пьет и не лает. Его кости тонкие, выступающие по краям тела.

Я не знала, что это возможно, но он не сделал ни единого глотка спиртного за шесть часов — с тех пор, как погрузился в то, на чем был так сосредоточен.

Я закрываю дверцу шкафа с большей силой, чем необходимо, надеясь, что это привлечет его внимание. Конечно, это не так. Он даже не заговорил, чтобы ознакомиться с новым контрактом, который напечатал для меня больше часа назад. Вместо этого он с ворчанием отложил бумаги на угол стола и вернулся к своим исследованиям, пока я все это читала и расписывалась у пунктирной линии. В то время я не возражала против этого, но теперь, когда моя работа на сегодня закончена, я не знаю, должна ли я объявить, что ухожу, или он предпочел бы, чтобы его не прерывали. В конце концов, я решаюсь на последнее и на цыпочках подкрадываюсь к входной двери, приоткрывая ее с осторожностью матери, старающейся не разбудить своего спящего новорожденного.

Он не поднимает глаз, пока я не закрываю ее за собой, и я не говорю ни слова.

В ту секунду, когда я выхожу из-под укрытия его