Сласти, страсти и тайны королевского двора - Тиро Томое

Тиро Томое

Сласти, страсти и тайны королевского двора

Пролог

Папаша Исайя медленно брёл по полю в поисках свежей солодки. Ему позарез было необходимо пополнить запасы корня, ведь до праздника лакричных сладостей оставалось каких-то пять недель! А кто, как не папаша Исайя лучший изготовитель чёрных монеток понтэ, которые и сладкоежкам на радость и в сезон простуд нарасхват!

К такому празднику надо заготовить много сладкого корня, иначе просто не справиться с наплывом ценителей лакричных конфет! Больше товара, больше покупателей, больше прибыль.

Звонкая монета Исайе нужна позарез.

— Ты ж моя красавица! – заворковал папаша, медленно опускаясь на колени.

С возрастом ему становилось всё трудней собирать корни. Артрит давал о себе знать, сковывая колени болью и тяжестью.

Красавица, которой оказалась буйно цветущая солодка, стряхнула с себя капли утренней росы. Могло показаться, что растение живое, но нет. Это крепкие ещё пальцы папаши тронули её стебель.

— Отличный экземпляр, — довольно ухнул папаша, доставая из сумки маленькую лопатку.

Влажная земля легко поддавалась и вскоре в мешок отправился очередной улов.

— Ну, ещё на край поля схожу и хватит на сегодня. Солнце скоро совсем поднимется, — старик обтёр руки от земли и, кряхтя, поднялся на ноги.

Полотняные штаны Исайи по колено напитались влагой, потяжелели. Сырость не добавляла здоровья ногам, измученным старческими хворями. Но выбора у Исайи не было. Травы и коренья, что для сладостей, что для лекарств, можно собирать только в определённые часы. Что-то до восхода, что-то на закате, а что-то, например, чёрную лилию, дарующую непревзойдённый аромат крему для торта, строго в полночь. Соберёшь не вовремя и компонент идёт на выброс, потому что только вкус испортит напрочь.

Сегодня день оказался на редкость удачным. Заплечный мешок наполнился больше, чем наполовину. Он давил на плечи, но тяжесть была приятной. Исайя благодушно улыбнулся, вытирая рукавом пот со лба. Ещё пару восходов и запасов будет достаточно не только для грядущего празднества, но и для неминуемого сезона простуд.

Может быть, на этот раз получится откупиться от мамаши Нуны пастилками от кашля?

— Эхх-м, — вздохнул Исайя, — размечтался. Когда Нуна брала лекарствами вместо монет?!

Папаша покосился на лучи солнца, окрасившие небо розовой пудрой и поспешил к краю поля. Вокруг уже порхали первые пчёлы, собирающие нектар, чирикали ранние пташки, воспевающие новый день и приветствующие восходящее солнце. Но в блаженную благозвучность утра вмешивался странный звук, похожий на мяуканье потерявшегося кота.

Папаша замер, прислушиваясь. Точно, мяучит кто-то. Кошек в этом месте отродясь не водилось, а уж рысей или тигров и подавно. Папаша поскрёб в затылке, соображая, что бы это могло быть, а потом внезапно изменился в лице и поспешил на звук.

— Да быть не может! – бормотал он себе под нос, — подкапустные в такую пору? Шутка Богини или всё-таки кошка?

Заплечный мешок с добычей и поясная сумка с немудрёнными инструментами мешали идти. Ноги оскальзывали на мокрой траве, колени натужно скрипели. Исайя упорно шёл на звук, спешил так, как уже давно не торопился. Сучковатый посох вгрызался в землю, немного облегчая путь старику, но ноги, в плетёных из ивовой коры сандалиях, то и дело проваливались в неглубокие норки полевых мышей.

— Потерпи, потерпи, — бормотал Исайя, скидывая с плеч мешок и отвязывая поясную сумку, — папаша успеет до солнца. Ты, главное мяукай. Мяукай, чтобы я не пропустил тебя. Чтобы нашёл…

Без поклажи идти было легче. Папаша хмурился, оглядываясь на медленно выползающее из-за горизонта солнце, и ускорял шаг. Мяуканье становилось всё громче, ближе. Пару шагов и старик растерянно опустился на колени перед густыми фиалками, стянул с себя стёганную жилетку и накрыл находку. Мяуканье сразу прекратилось. И, словно по команде, всё поле засияло солнечными лучами.

— Успел, всеотец хранитель, — с явным облегчением в голосе, произнёс папаша Исайя, — теперь можно и поглядеть. Эх, Богиня-шутница! Кто ж в такую пору подкапустных подкидывает? А если бы меня тут не случилось? Сгинула бы девчонка к тёмным безвозвратно и пополнила ряды злых Полудниц. Не жаль душу зазря чернотой наливать, а Богиня?

Напрасно ворчал старик на Богиню. Не могла она его слышать, да даже если бы могла, то не ответила бы. Зачем ей зря тратить слова на старика? У неё свои задумки, которыми она не обязана делиться с простыми смертными.

Папаша Исайя потянулся к находке. Осторожно замотал её жилеткой, поднял на руки и ласково улыбнулся.

— Ты смотри, какая подкапустная к нам пожаловала! – стараясь смягчить грубый голос, заворковал старик, — а глазищи-то, глазищи! Так и зыркают по сторонам. Ну, здравствуй, новая жилица!

На руках у папаши лежал упитанный, розовощёкий младенец месяцев семи на вид. На головке уже вились медные кудри, в которых отражались яркие солнечные лучи. Крепкие кулачки замерли возле розовых губок малышки.

Всем был хорош младенчик, если бы не тяжёлый взгляд не по-детски серьёзных глаз. Глазищи, как правильно назвал их Исайя, были очень необычного цвета даже для подкапустных – подкидышей шутницы Богини. Кристально голубые, окружённые густым зелёным ободком, они внимательно смотрели на старика.

Папаша поёжился под изучающим взглядом. Словно ни дитя неразумное лежало в его руках, а умудрённый жизненным опытом человек, которого снова сделали младенчиком, а память стереть забыли.

— А давай имя тебе сразу подберём, — натужно улыбнулся Исайя, — ты в фиалках нашлась, значит, быть тебе Виолеттой. Летта… так теперь тебя кликать станем.

Внезапно лицо малышки исказила гримаса недовольства, а следом раздался возмущённый плач. Папаше грешным делом подумалось, что девчонка с новым прозвищем не согласна. Но он тут же отогнал эту мысль. Чего она понимать может?!

Девчонка не унималась. Её маленькие губки кривились, бровки сходились у переносицы, а плач становился всё злее и сердитее.

— От, ведь старый пень! – спохватился папаша, — ты ж голодная поди. Все подкапустные голодными приходят. Богиня, Богиня, могла бы хоть кормить их, прежде чем к нам в поля закидывать.

Старик одной рукой прижал орущий комок к груди, опёрся посохом в землю, кряхтя, поднялся на ноги и засеменил к брошенной поклаже. Через несколько минут, тихонько напевая колыбельную и укачивая находку, он торопливо шёл к виднеющейся вдалеке полосе дороги.

Если бы папаша Исайя оглянулся, то он бы увидел, как в спину ему, чуть прищурившись и хитро