Будешь моей мамой? - Оливия Лейк Страница 2

Адам удивлялся, когда поутру я уезжала к себе или его просила отвезти меня, но и не требовал, чтобы вещи собрала и немедленно перебралась к нему. Сейчас… Надеюсь, мы все решим правильно.

К вечеру в квартире доктора Сафарова стоял потрясающий аромат домашней еды. Я накрыла на стол: приготовила салат с мясистыми помидорами, орехами и брынзой, лагман; нарезала кавказских сыров и поставила охлаждаться напитки. Я даже осмелилась замахнуться на пирог чуду. Адам очень любил кавказскую кухню, а мне хотелось, чтобы видел во мне не только хрупкого Олененка, как называл за стройность и большие глаза, но и жену, хозяйку, мать своих детей. Готовить меня мама, царствие ей небесное, научила еще в подростковом возрасте, а азы национальной кухни Кавказа изучала уже год. У меня хорошо получалось!

— Иду — крикнула, услышав звонок. Ключи забыл, что ли? — Здравствуйте… — проговорила, встречаясь с удивленным взглядом мужчины. Глаза черные, как у Адама.

Такой же высокий и статный. Темные волосы модно причесаны, а седина едва тронула виски. Неужели это его отец?

— Ясно… — осмотрев меня, бросил весьма красноречиво. — Сын дома?

— Сын? — оробела, и по взгляду Сафарова моментально стало ясно, кем он меня считал. Не слишком умной блондинкой, а, может, и похуже…

— Адам дома? — нетерпеливо добавил, но попасть в квартиру не пытался. Воспитанный.

— Его нет, но он скоро будет, — и спохватилась: — Проходите, пожалуйста, — отступила от двери. — Чай, кофе, воды? — пыталась быть вежливой. Конечно, я хотела понравиться будущему свекру.

Сафаров-старший прошелся по квартире с таким видом, словно инспектировал очередной объект. На меня внимания не обращал: он хозяин, а я так, случайная. Стало неприятно. Адам дагестанец по отцу, но мама у него славянка, а взгляды у их семьи абсолютно светские. Так мне говорили.

— Вкусно пахнет, — остановился на кухне и повернулся ко мне. — Булат Зелимханович Сафаров, — представился. — Отец Адама, как ты уже поняла.

— Саша, — ответила я. — Александра Лисицына, девушка Адама.

Он только хмыкнул, бросив взгляд на мои голые ноги: жарко, и я дома ходила в летнем открытом сарафане из летящей полупрозрачной ткани. Я ведь не ждала еще гостей, но вид приличный. Наверное, все же волосы нужно было убрать: слишком длинные, густые, вьющиеся и светлые.

— Сделай чай, Александра, потом мы поговорим, — вроде бы мягко, но вышло властно.

Привык приказывать.

Булат Зелимханович вернулся в гостиную, а я, заварив целый чайник, поставила на поднос приборы, мед, мягкое печенье в пиале и добавила пару свежих веточек мяты.

Сафаров-старший осмотрел сервировку и принял от меня стаканчик из закаленного стекла. Он выпил чай с медом и попробовал печенье. Конечно, его не я готовила, но выбирала лично. Были традиции в утреннем моционе моего мужчины, и я максимально пыталась поддерживать их: чай, мед, печенье, это непреложно. Затем терпкий кофе в турке, буквально на пару глотков, для бодрости.

— Хорошая ты девушка, Александра, — неожиданно похвалил Сафаров-старший. — Поэтому буду честен с тобой. Хватит Адаму в любовь играть.

— Простите? — я не понимала.

— Адам через месяц уезжает в США на стажировку в ведущую клинику Нью-Йорка. Но перед этим женится.

— Женится? — повторила глухо. — На ком?

— Какая разница. Главное, что не на тебе, — Булат Зелимханович объявил это настолько естественно и просто: без прямых оскорблений заявляя, что я не пара его сыну. — Ему тридцать уже, решил остепениться, — рассуждал вслух. — Дело не в тебе, Александра. Ты красивая девушка и хорошая хозяйка, — снова осмотрел стол и потянул носом тонкую ароматику восточных специй. — Найдется еще парень, который тебя искренне полюбит, — попытался смягчить предыдущие слова. — Но это не мой сын. У него есть обязательства, и как мужчина он их исполнит.

Дверь в прихожей хлопнула, заставив меня вздрогнуть, а Сафарова-старшего вскинуть голову в ожидании. Через минуту в гостиную вошел Адам. Такой же как обычно: ворот рубашки свободно расстегнут, лоб прорезала острая морщинка, темные волосы чуть взлохмачены — думал о чем-то важном: он ведь хотел сказать мне что-то.

Красивый, высокий, статный. Холодный. Когда впервые увидела его в коридоре стационара после операции, подумала, что передо мной ледяная глыба, несмотря на очень яркую внешность и жгучий взгляд. Сдержанный и немногословный хирург. Порядочный мужчина. Страстный возлюбленный. И что из всего этого ложь? Неужели все?

— Папа? — удивлен. Неприятно удивлен. — Что ты здесь делаешь?

— Да вот, — Булат Зелимханович поднялся, — с девушкой, — особо выделил мой статус, — твоей познакомился. Разберись, — хлопнул его по плечу и исчез в коридоре. Парадная дверь тихо клацнула, и мы остались вдвоем. Я смотрела во все глаза. Адам молчал.

— Скажи, что это неправда, — попросила тихо. Пожалуйста. Пожалуйста! Я искала на его лице отражение своих надежд. С жадностью голодающего искала, но… Там не было ничего.

— Саша… — Адам не отвел глаз, он всегда смотрел вперед. Только в этом «впереди» его ждала не я. — Мой Олененок… — сел рядом и попытался взять меня за руку, — он не баловал окружающих нежностями, был тяжел на характер и скор на расправу за непрофессионализм, но только не со мной.

— Адам, ты женишься? Это правда?

— Правда, — коротко и емко. Одно слово, и все сразу стало бессмысленным. Больше, собственно, не с чем говорить.

— А я…

А наш ребенок?! Пинетки лежали в моей сумочке, а маленькое сердечко уже билось внутри. Изменит ли он решение, когда узнает? Любит ли меня настолько, чтобы сделать своей навсегда, а нашего малыша назвать родным?

— Олененок, — коснулся моих волос, но я отшатнулась, — мне нужно уехать, я давно ждал этой возможности.

— А жениться? Это тоже нужно?

— Саш, — вздохнул, — это давно было решено. Наши родители давние друзья. Так нужно, — поморщился, отводя взгляд. — Я не могу… Я дал слово.

— А я, Адам? Что было между нами?

— Не знаю, Саш, — покачал головой. — Я не планировал, но ты… — столько ласки во взгляде. — Ты такая красивая. Увидел тебя и пропал. Я не хотел, но я полюбил тебя. Просто не смог отказаться…

— Но ты знал! — воскликнула я. — Знал, что бросишь меня!

Адам уронил голову и нервно взлохматил темные волосы. Гордый профиль разбился в какой-то странной, несвойственной этому мужчине неуверенности.

— Знал, — посмотрел на меня прямо, подавив минуту слабости и замешательства. — Прости меня, Олененок, — ошибки признавал, но от этого не легче. Мне двадцать три: я бросала и меня бросали, но именно сейчас сердце треснуло и раскололось. У меня задрожали губы, а глаза предательски защипало. Он никогда меня не любил. Если бы любил, то не протащил бы через ад предательства и чудовищной боли. Кто-то скажет, что страдания по мужику — ничто, до свадьбы заживет. Но…