Звезды над обрывом - Анастасия Вячеславовна Дробина Страница 63

На подножке висел озабоченный Гольдблат.

– Вот так я и знал, так и знал, что добром это всё не кончится… – бормотал он, нервно вглядываясь в пёструю, бурлящую вокзальную толпу. – Вот ей-богу, нужно было ещё вчера… А как?.. Как, я спрашиваю, можно хоть о чём-то договариваться с такими людьми?! Просил ведь, чуть не на коленях стоял – в семь часов всем быть на перроне! А теперь что?! Хоть посылай за ней кого-то, хоть сам беги… а через пять минут поезд отходит!

Беспокоиться было о чём. Марья Васильевна Скворцова, самая старшая и уважаемая актриса труппы, до сих пор не явилась к поезду. Она жила на другом конце города, в Петровском парке, но клятвенно обещала утром быть на вокзале «как штык». И вот, время близилось к отъезду – а Скворцовой всё не было! Гольдблат нервничал всё сильнее. Ляля Чёрная, напрочь забыв о провожавшем её Яншине, хлопотала вокруг режиссёра:

– Моисей Исаакович, ну что же вы здоровье растрачиваете, она же сейчас приедет! Вот прямо сей же миг, с минуты на минуту будет! Это же наша Марья Васильевна! Это же не какая-то там таборная недисциплинированная гадалка…

– Вот именно, Лялечка! Как таборная гадалка! Которая клятвенно заверит, что придёт в два часа дня сегодня, явится в двенадцать ночи послезавтра и страшно удивится, что её уже не ждут!

– Моисей Исаакович! Артисты же – ответственные, мы же…

– Настоящие артисты – да! А ваш, Лялечка, табор – нет, нет и нет! Чтобы я ещё хоть раз согласился…

– Моисей Исаакович, миленький, да мы же – ВАШ табор! Ваш собственный, какой уж есть, другого вам в Наркомпросе не дадут! Не переживайте вы так, ещё не… Да вон же она бежи-и-ит!!!

Услышав ликующий и звонкий Лялин возглас, обернулись все, кто был на перроне – и артисты, и носильщики, и дворники, и хмурый проводник. По перрону двигалась, рассекая толпу, как эсминец – волны, величественная Марья Васильевна в великолепной шляпе и со стеклярусным ридикюлем в руках. Следом, таща её огромные чемоданы, спешили не знакомые никому из артистов цыгане, по виду – совершенно таборные.

– Мария Васильевна!!! Да вы же меня просто без ножа…

– Моисей Исаакович!!! Это не я! Душой своей и сердцем клянусь, чтоб мне всю родню схоронить, – это не я! – Могучий бас артистки покрыл вокзальный гомон без особого труда. – Я, как пионерка по трубе, вскочила в пять утра! Собралась! Все указания отдала своей Груне! Проводить меня, разумеется, некому: у нас опять гости! Я добралась до Большой Грузинской! Там схватила таксомотор – вы представляете, какие расходы?! А этот мерзавец взял и попал под трамвай на Тверской!

– Кто?! Боже мой?!

– Да шофэр, конечно же! Встал поперёк трамвайных путей вместе со мной! И заглох, бессовестный вредитель! И стоит, как памятник Марксу! Вот всегда я говорила, что все эти таксо и моторы – просто примус на колёсах, и ничего больше! То ли дело – извозчик: сел – и покатил с ветерком! В худшем случае шлея соскочит! И вот, вообразите – милиция, вагоновожатый, кондуктор, толпа, мальчишки свистят – и я среди всего этого опаздываю на гастроли! С чемоданами и в шляпе! Без единой родной души! Вы бы что сделали на моём месте?! И вот, я в битком набитом трамвае, как последняя беспризорница, доехала до вокзала, выпала из вагона вся изнемогающая и… Слава богу, там какие-то романэ чавэ[64]с лошадьми и подводами возле Каланчёвки стояли! Работают на стройке, что ли… Я вцепилась в них, завопила, что я – цыганка, они похватали мои чемоданы – и мы помчались, как от облавы! Видите, Моисей Исаакович, на что я иду ради вашей дисциплины?!. Поезд – ещё на месте, а я – уже в строю!.. Ля-ялечка! Ми-илая моя, да какая же ты красивая! Какая пальтушонка чудесная у тебя! А ну-ка, повернись! Покрутись! Прекра-асно, прекрасно… Ну какая же ты у нас изящная! Вот пошила бы я и себе такое, кабы не выглядела в нём, как баба самоварная! Михаил Михайлович, и вы здесь? Неужели с нами едете?

Несмотря на остроту момента, Нина улыбнулась. Светлана и Машка вовсю хихикали, глядя на то, как смеющаяся Ляля делает пируэт на мыске туфельки, взметнув полами кремовой «пальтушонки», Яншин бурно аплодирует ей, а Гольдблат, обессиленно повиснув на вагонном поручне, вытирает смятой кепкой пот со лба. Цыгане, которые донесли Скворцовой чемоданы, посмеиваясь, отошли к краю перрона и достали папиросы. Их тут же окружили артисты. Нина мельком взглянула на них. Отвернулась.

Светлана, внимательно наблюдающая за матерью, тихо сказала:

– Мама, но ведь он не обещал, что будет непременно! Ты же знаешь, какая у него служба. Может не успеть и…

– Света, я всё-всё понимаю, правда, – глядя в сторону, отозвалась Нина. В её голосе не было ни гнева, ни раздражения, но дочь вздохнула и больше не сказала ни слова.

Стоявшая рядом Калинка вздохнула тоже. На ней была Нинина синяя юбка, сшитая Светланой за одну ночь розовая блузка в мелкий чёрный горошек, на ногах – аккуратные «лодочки». Заплетённые в толстые косы волосы лежали на груди, солнце, отражаясь от золотых серёжек, искрило на кофейно-смуглой щеке. Весёлые рожицы Калинкиных детей выглядывали из окон поезда. Малышей в «цыганском» вагоне было столько, что, казалось, детский сад выезжает на морскую дачу.

– Туфли не трут? – шёпотом спросила Светлана. – Размер точно твой, но…

– Ужасно нога отвыкла, – улыбнувшись, согласилась Калинка. – Но пока ничего! Как только в вагон сяду – сниму!

– И ведь теперь, пока не прояснят всех общих родственников, нипочём не успокоятся! – умирающим голосом заметил Гольдблат Яншину, кивнув на своих артистов, бурно беседующих с таборными. – Михаил Михайлович, вы не знаете, зачем этим людям столько родни, да ещё – повсеместно?

– Ну, Моисей Исаакович, уж кто бы говорил… – с улыбкой, не сводя взгляда с Ляли, ответил Яншин. Гольдблат что-то уныло возразил, но его голос заглушило пронзительным свистком поезда.

Артисты толпой бросились в вагон. Ляля с улыбкой протянула руку Яншину, Светлана и Маша в последний раз расцеловались с матерью и Калинкой. Гольдблат соколиным взглядом окинул перрон, высматривая – не остался ли кто. Поезд качнулся с места, замер, словно прислушиваясь: всё ли готово, и…

– Нина!

Она стремительно обернулась – и, просияв, выпрыгнула из вагона на перрон. Максим спешил к ней через толпу с огромным букетом лилий.

– Нина! Прости! Срочное совещание, насилу вырвался, схватил машину служебную – и вот…

– Поезд отправляется! Поезд отправляется, граждане! Прощайтесь, немедленно по