Летний сад - Полина Саймонс Страница 24

Забрав его из рук Татьяны, Александр решительно поставил его на пол:

– Я могу и буду говорить тебе, что делать. – Его ладони легли на плечи сына. – А теперь давай попробуем снова. Ты не выйдешь из-за стола, когда захочешь. Ты будешь сидеть, доедать ужин, а когда доешь, ты спросишь разрешения уйти. Понятно?

– Я сыт! Почему я должен доесть?

– Потому что должен. В следующий раз, Таня, не давай ему так много.

– Он говорил, что голоден.

– Дашь добавки. Но сегодня он съест все до конца.

– Мамуля!

– Нет, не мамуля решает, а я! Заканчивай ужин.

– Мам…

Руки Александра крепко сжали его плечи. Энтони съел все до конца и попросил разрешения выйти из-за стола. После ужина Татьяна вышла на узкую палубу, где сидел и курил Александр. Она осторожно, неуверенно пристроилась рядом с ним.

– Ты слишком мягка с ним. Он должен учиться. И будет учиться.

– Я знаю. Но он такой маленький…

– Да, только когда он догонит меня, будет слишком поздно.

Она села на пол.

Немного погодя Александр заговорил:

– Он не может оставлять еду на тарелке.

– Я знаю.

– Хочешь, чтобы я рассказал тебе, как твой брат умирал от голода в Катовице?

Татьяна с трудом сдержала тяжелый вздох.

– Только если ты сам хочешь, милый.

Только если тебе это необходимо. Потому что, в отличие от тебя, я о многом никогда не хотела бы говорить.

В лагере военнопленных в Катовице, в Польше, куда немцы отправили Александра, его лейтенанта Успенского и Пашу – на советскую половину, что означало территорию смерти, – Александр видел, как слабеет Паша. Ему не хватало энергии, чтобы поддерживать телесную оболочку. А хуже всего было то, что его ранили в шею. Он не мог работать. То, что получали в лагере советские люди, просто медленно убивало их. Александр соорудил нечто вроде деревянного копья, и, когда он был в лесу, рубил деревья на дрова, он поймал трех кроликов, спрятал их в одежде, а вернувшись в лагерь, приготовил на кухне, отдав одного повару, одного Паше, а третьего разделив с Успенским.

Он почувствовал себя лучше, но все равно практически умирал от голода. Во время Ленинградской блокады он узнал от Татьяны, что, если ты постоянно думаешь о еде – как ее добыть, приготовить, съесть, постоянно ее желаешь, – ты обречен. Он видел таких обреченных – тогда, в Ленинграде, и теперь в Катовице, – их называли доходягами; эти люди не могли работать, они бродили по лагерю, волоча ноги, и рылись в отбросах, и съедали любую крошку, какую только могли найти. Когда один из таких доходяг умер, Александр, направляясь копать могилу, обнаружил Пашу и еще троих у костра за бараками: они пожирали нечистоты умершего.

Александра сделали надсмотрщиком, что не вызвало любви к нему остальных заключенных, зато обеспечило чуть больший рацион, которым он делился с Пашей. Он держал рядом с собой Пашу и Успенского; они перебрались в помещение, где жили всего восемь человек вместо шестидесяти. Становилось теплее. Александр работал усерднее. Он убивал кроликов и барсуков и иногда даже не ждал возвращения в лагерь. Он разжигал костер и съедал добычу на месте, полусырую, разрывая на части зубами. Но даже ему от этого не становилось намного легче.

А Паша вдруг перестал интересоваться кроликами.

Татьяна свернулась у его коленей. Ей нужны были другие, хорошие воспоминания о брате.

…В Луге Паша набивал ей в открытый рот ягоды черники. Она просила его остановиться, пыталась щекотать его, оттолкнуть, но он, между горстями ягод для себя, одной рукой щекотал Татьяну, а другой снова совал ей в рот чернику и зажимал ее между своими ногами, так что она не могла сбежать. Татьяна наконец изо всех сил напрягла свое маленькое тело и оттолкнула Пашу на корзинки с черникой, которую они только что принесли из леса. Корзинки опрокинулись; Татьяна закричала, чтобы Паша все собрал, а когда он не стал этого делать, схватила пригоршню ягод и размазала по его лицу, окрасив его в фиолетовый цвет. Из соседнего дома вышла Сайка и уставилась на них, стоя у калитки. На крыльцо выскочила Даша и, увидев, что они натворили, раскричалась не на шутку.

* * *

Александр курил, а Татьяна с трудом поднялась на ослабевших ногах и вернулась внутрь, надеясь, что, когда Энтони станет постарше, они смогут рассказать ему обо всем так, чтобы он понял, – о Ленинграде, и Катовице, и Паше. Но она боялась, что сын никогда этого не поймет, потому что живет в краю бананов и изобилия.

В «Майами геральд» Татьяна нашла статью о Комитете палаты представителей по антиамериканской деятельности, проводившей расследования по поводу проникновения коммунистов в Госдепартамент. Газета с удовольствием называла это «важной программой расследования, предназначенной выявлять и пресекать все виды коммунистической активности во многих областях, в профсоюзах, в образовании, в фильмах и, что куда более важно, в федеральном правительстве». Сам Трумэн призывал к увольнению нелояльных чиновников.

Татьяна была так поглощена этой статьей, что Александру пришлось повысить голос, чтобы привлечь ее внимание.

– Что ты читаешь?

– Ничего. – Она сложила газету.

– Ты прячешь от меня что-то в этой газете? Покажи, что ты читала.

Татьяна покачала головой:

– Давай пойдем на пляж.

– Покажи, говорю тебе! – Он схватил ее, сжав пальцами ребра и прижав губы к ее шее. – Покажи сейчас же, или я…

– Папочка, перестань дразнить мамулю! – воскликнул Энтони, заставив их отшатнуться друг от друга.

– Я не дразню. Я ее щекочу.

– Перестань щекотать мамулю! – Энтони толкнул их в разные стороны.

– Эй, Человек-муравей! – сказал Александр. – Ты что… назвал меня папочкой?

– Да… а что?

Усадив Энтони на колени, Александр прочитал статью о комитете.

– Итак? Они гоняются за коммунистами с двадцатого года. Почему тебя это задело именно теперь?

– Не задело. – Татьяна начала мыть тарелки после завтрака. – Как ты думаешь, у нас есть советские шпионы?

– Наверняка пролезли в правительство. И не угомонятся, пока Сталин не получит свою атомную бомбу.

Татьяна прищурилась:

– Ты что-то знаешь об этом?

– Я кое-что знаю об этом. – Он показал на свои уши. – Я немного прислушивался к болтовне и слухам, что обсуждали за моей дверью охранники, пока я сидел в одиночном заключении.

– Правда? – Татьяна произнесла это задумчиво, но на самом деле просто старалась не дать Александру увидеть ее глаза.

Она не хотела, чтобы он увидел в ее испуганном взгляде тревожные звонки Сэма Гулотты.

Когда они не говорили о еде или комитете, они говорили об Энтони.

– Можешь ты