Тысяча и одна тайна парижских ночей - Арсен Гуссе Страница 21

– Может быть… – прошептала Клотильда, открывая молитвенник, который следовало ей читать во время позирования.

Евгений Ор подошел поближе.

– Клянусь вам, Клотильда, я люблю вас всей душой.

– И я также люблю вас всей душой.

Эти просто сказанные слова не убедили художника.

– Напротив, это вы смеетесь надо мной, – сказал он Клотильде.

– Вы дурно думаете обо мне.

– За что вам любить меня?

– Почему ж и не любить?

Евгений Ор рассказал Клотильде, как она принесла ему с собой счастье, как своей милой простотой украсила его мастерскую, как изгнала от него смертные грехи, воплощенные в женщинах дурного поведения, которые устраивали у него шабаш.

– Все ненавистно мне, – признался он, – все становится приятно для меня, как только увижу вас.

– Если бы вы говорили серьезно, я сама была бы счастлива.

– О да, я говорю серьезно.

Художник опять взял руку своей модели:

– Любовь не преступление, а слияние душ. – И, приблизясь еще, продолжал: – Это слияние губ.

На этот раз ему удалось поцеловать Клотильду, прежде чем она успела отвернуться.

Глубоко оскорбленная, девушка встала, сбежала с подиума и бросилась за шляпкой.

– Простите, Клотильда.

– Я не прощу, потому что вы не любите меня. – У нее навернулись слезы на глазах.

– Остановитесь, Клотильда; клянусь, что не буду надоедать вам.

– Верю вашей клятве. Но так как мы не можем понять друг друга, то прошу вас считать меня лишь бедной девушкой, которая ходит к вам на сеансы.

Евгений Ор переходил от одного удивления к другому: он был мастер вести атаку и нападал на женщин с фронта, с фланга и так далее. Поочередно покорный и дерзкий, страстный и насмешливый, увлекал их то жгучими словами, то неожиданным красноречием. Женщины не любят слышать одно и то же; но перед Клотильдой он ясно сознавал, что его тактика совершенно негодна, и хорошо понимал, что отстоит на сто тысяч лье от этой девушки.

И, однако, он любил ее, как и она его; но сила ее заключалась именно в том, что любовь делала ее добродетельной.

Глава 3. Сердце и уста

Прошло несколько дней; разговаривали нежно, высказывали друг другу трогательные вещи, но не подвинулись даже на шаг; правильнее сказать, едва чувственность делала шаг, любовь уходила опечаленная.

Наконец это сопротивление раздражило Евгения: его мучила страсть, он дурно спал, сидел постоянно дома, всюду скучал, предпочитая чему угодно свою мастерскую даже тогда, когда не было в ней Клотильды. Комнату его украшали три или четыре карандашных изображения молодой девушки, развешенные с самым сентиментальным выражением. Художник так привык к плотским удовольствиям, что не мог освоиться с чистой сферой души и не имел силы обуздать свои разнузданные чувства: напрасно твердил он себе, что эта молодая девушка – воплощенный идеал чистейшей добродетели, поскольку видел в ней только женщину и хотел обладать ею как женщиной. Его взорам представали только ее лицо, руки и ноги, но воображение дорисовывало все телесные прелести. Походка Клотильды была проста и грациозна, и Евгений Ор не сомневался, что все в ней носит печать высшего художника, и удовлетвориться немым созерцанием никак не хотел. Ежеминутно желал он открыть объятия и заключить в них Клотильду. Много раз, когда она позировала, Евгений приподнимал ей волосы, чтобы придать им большую нежность и легкость, и при каждом прикосновении ему казалось, будто пальцы его обращаются горящими головнями, до такой степени действовал магнетизм.

Никому из своих друзей Евгений не поведал об этом превращении Дон Жуана в Вертера [16]; он надеялся восторжествовать над Клотильдой и говорил себе, что не всегда гений-хранитель оберегает невинных.

Клотильда баюкала себя надеждами на супружество, хотя хорошо понимала, что целая бездна отделяет ее от Евгения Ора. Ему же ни разу не пришла мысль о браке. Не в его правилах было жениться, когда он чувствовал себя влюбленным; хотя с каждым днем влюблялся все больше и больше, ни о чем подобном думать не хотел.

Однако натурщица не могла вечно позировать; мадонна была окончена. Мать Клотильды удивлялась медленности, с какой рисовалось лицо. Дважды приходила она вместе с Клотильдой, беспокоясь, что ее дочь ходит постоянно в одну и ту же мастерскую. Но художник не имел сил расстаться с молодой девушкой, которая сделалась очарованием его жизни и душою его сердца. Он находил смешным питать платоническую любовь, однако продолжал лелеять ее, надеясь постоянно на грядущий день.

Наконец работа закончилась; Клотильда пришла скорее для того, чтобы проститься, ибо в последние три или четыре сеанса Евгений едва прикасался к кистям.

И в этот день они завтракали вдвоем, на том же диване, пропитанном запахом табака.

– Скажите, Клотильда, – спросил художник, – достанет ли у вас мужества не приходить завтра, послезавтра, никогда?

– Это необходимо.

– Стало быть, вы не знаете, как будет грустно для меня не видеть вас?

– Я приду, но не скоро; моя мать обещала Дюрану присылать меня все эти дни.

– Кстати, я забыл, что должен вам много денег. Вы считали?

– Нет. А вы?

– И я не считал.

Художник взял календарь.

– Я разорен. Мой долг простирается до пятисот шестидесяти франков.

Евгений Ор пошел в свою комнату и вскоре вернулся, побрякивая двадцатью восемью луидорами.

– Это, – сказал он, – отдайте своей матери; но я не могу перенести мысли, что вы позировали даром. Вот вам двадцать восемь луидоров.

Клотильда, казалось, обиделась.

– Никогда! – сказала она.

– Однако это очень неблагоразумно. Вы ничего не хотите взять на память обо мне?

На столе лежали цветы. Клотильда взяла розу и воткнула ее в волосы.

– Вы обворожительны, – сказал ей художник.

Он опять хотел ее поцеловать; она с прелестным добродушием наклонилась к нему.

– Извольте, потому что мы расстаемся.

Это был дивный поцелуй, какого Евгений еще ни разу не срывал с влюбленных губ.

Он вообразил, что может позволить себе больше, но целомудрие Клотильды во всей своей непреодолимой силе остановило его порыв. Опять Евгений Ор почувствовал себя, так сказать, обузданным в своей страсти. Никогда еще не подчинялся могуществу добродетели.

Я встретился с художником примерно в то время, и он рассказал мне о своей невинной любви, свежей, как фиалка.

– Вы не можете представить, что совершилось со мной! Я будто окунулся в весну и сам превратился в цветущий боярышник.

Говоря это, он смеялся над собой, но слова его были искренни.

– Чем же окончится эта невинная любовь?

– Не знаю. Знаю только то, что я на седьмом небе и отчаиваюсь в блаженстве.

– Счастье – призрак: схватишь – и нет ничего в руке.