Летний сад - Полина Саймонс Страница 18

Он остановил ее:

– Нет, я слишком измотан. Ты разбудишь мальчика. Кровать слишком скрипит. Ты очень шумишь. Перестань плакать, говорят же тебе.

Татьяна не знала, что делать. Лаская его, пока он не затвердел в ее руках, она спросила, не хочет ли он кое-чего. Он пожал плечами.

Дрожа, она коснулась его губами, но не смогла продолжить; она была слишком потрясена, слишком печальна. Александр вздохнул.

Спустившись с кровати, он положил ее на дощатый пол, повернул, поставив на четвереньки, повторяя, чтобы она не шумела, и взял ее сзади, одну руку положив ей на поясницу, а другой поддерживая за бедро. Закончив, он встал, вернулся в постель и больше не издал ни звука.

После той ночи Татьяна просто не могла разговаривать с ним. Одно дело – что он просто не рассказывал ей, что с ним происходит. Но другое – что она не могла набраться храбрости спросить. Молчание между ними разрасталось до черной пропасти.

Три вечера подряд Александр непрерывно чистил свое оружие. То, что у него было оружие, уже достаточно беспокоило, но он еще и не мог расстаться хоть с чем-то, что привез из Германии, – ни со знаменитым «Кольтом М1911» сорок пятого калибра, который купила для него Татьяна, ни с «коммандо», ни даже с девятимиллиметровым Р-38. Кольт 1911, король пистолетов, был у Александра любимым: Татьяна видела это по тому, как долго Александр его чистил. Она могла уйти, уложить Энтони в постель, а когда снова выходила из дома, он мог все так же сидеть на стуле, вставляя и вынимая магазин, взводя курок, снимая предохранитель и снова его поднимая, протирая пистолет лоскутом.

Три вечера подряд Александр не прикасался к ней. Татьяна, не зная, не понимая, но отчаянно желая сделать его счастливым, держалась в сторонке, надеясь, что со временем он объяснит или вернется к прежнему. Он возвращался так медленно… На четвертый вечер он снял одежду и в темноте предстал перед ней обнаженный, а она села на кровати, готовая принять его. И посмотрела на него снизу вверх. Он смотрел на нее.

– Хочешь, чтобы я к тебе прикоснулась? – неуверенно прошептала она, протягивая к нему руки.

– Да. Я хочу, чтобы ты ко мне прикоснулась, Татьяна.

Он немного раскрылся, но так ничего и не объяснил в темноте, в их маленькой комнатке, рядом со спящим Энтони.

* * *

Дни стали прохладнее, комары исчезли. Листья начали менять цвет. Татьяна и не думала, что в ее теле осталось столько сил, чтобы сидеть на скамье и наблюдать за холмами, менявшими краски на киноварь, и винный цвет, и золото и отражавшимися в спокойной воде.

– Энтони, – тихо спрашивала она, – это ведь прекрасно, или как?

– Это или как, мама.

На нем была офицерская фуражка отца, та, которую много лет назад отдал ей доктор Мэтью Сайерз, предполагая, что Александр мертв. Он утонул, Татьяна, провалился под лед, но у меня осталась его фуражка; хотите взять?

Бежевая фуражка с красной звездой, слишком большая для Энтони; она заставляла Татьяну думать о себе и своей жизни в прошедшем времени вместо настоящего. Внезапно пожалев, что дала ее мальчику, она попыталась ее забрать, спрятать, даже выбросить, но Энтони каждое утро спрашивал:

– Мама, где моя фуражка?

– Это не твоя фуражка.

– Моя! Папа сказал, она теперь моя.

– Зачем ты ему сказал, что он может оставить ее себе? – как-то вечером недовольно спросила она Александра, когда они не спеша шли к городу.

Прежде чем он успел ответить, мимо пробежал парнишка, которому явно не было еще и двадцати, легонько коснулся плеча Татьяны и произнес с широкой радостной улыбкой:

– Привет, девица-красавица!

Отсалютовав Александру, он помчался дальше вниз по холму.

Александр медленно повернулся к Татьяне, державшей его под руку. И похлопал ее по пальцам:

– Ты его знаешь?

– И да и нет. Ты пьешь то молоко, которое он приносит каждое утро.

– Так это молочник?

– Да.

Они пошли дальше.

– Я слышал, – заговорил наконец Александр, – что он заигрывает со всеми женщинами в деревне, кроме одной.

– Ох, – мгновенно ответила Татьяна, – могу поспорить, это та задавака Мира из тридцатого дома.

И Александр рассмеялся.

Он смеялся! Смеялся!

А потом он наклонился к ней и поцеловал:

– Вот это забавно, Таня.

Татьяна была довольна тем, что он доволен.

– Можешь ты мне объяснить, почему ты не возражаешь против того, чтобы Энт носил твою фуражку? – спросила она, сжимая его руку.

– Ну, вреда-то в этом нет.

– Не думаю, что это так уж безвредно. Иногда вид твоей армейской фуражки мешает мне видеть Стонингтон. Это ведь не безвредно, а?

И что заставило ее неподражаемого Александра сказать так, когда он шел с женой и сыном этой прекрасной осенью Новой Англии по холму, смотрящему на прозрачные океанские воды?

Он сказал:

– А что такое со Стонингтоном?

Лишь день спустя Татьяна наконец-то разобралась, почему это место так близко ее душе. Высокая трава и сверкающая вода, поля цветов и сосны, мимолетные запахи в прозрачном воздухе – все это напоминало ей Россию! А когда она это осознала – минуты и часы багряных и красно-коричневых красок кленов, золотые горные ясени и качающиеся березы, пронзающие ее сердце, – она перестала улыбаться.

Когда в тот вечер Александр вернулся с моря, и поднялся по холму к ней, сидевшей как обычно на скамье, и увидел ее пустое лицо, он сказал, кивнув:

– А… Наконец-то. Итак… что ты думаешь? Приятно вспоминать о России, Татьяна Метанова?

Она промолчала, просто пошла с ним к причалу.

– Почему ты не берешь лобстеров, давай! Энт побудет со мной, пока я заканчиваю дела.

Татьяна взяла лобстеров и бросила их в мусорный бак.

Александр насмешливо прикусил губу:

– Что, сегодня никаких лобстеров?

Татьяна прошла мимо него к лодке:

– Джим! Я вместо лобстеров приготовила спагетти с фрикадельками. Хочешь сегодня поужинать с нами?

Джимми просиял.

– Хорошо. – Татьяна повернулась, чтобы уйти, но тут, как бы вдруг вспомнив, добавила: – Ох, кстати, я пригласила еще и мою подругу Нелли с Истерн-роуд. Она слегка подавлена. Только что узнала, что потеряла на войне мужа. Надеюсь, ты не против.

Как выяснилось, Джимми не был против. И слегка подавленная Нелли тоже.

Миссис Брюстер снова достались колотушки из-за арендных денег. Татьяна промывала порез на ее руке, а Энтони наблюдал, так же серьезно, как и его отец, глядя на мать со скамеечки у ее ног.

– Мама была сиделкой! – почтительно произнес он.

Миссис Брюстер всмотрелась в