Тысяча и одна тайна парижских ночей - Арсен Гуссе Страница 15

И он посмотрел на Мари как на великую актрису.

Действительно, в этот день, как всегда, она была великой актрисой. С видом непритворной искренности говорила капитану, что нет ничего худого в прогулке в Гульгат; что из числа молодых людей, бывших там сегодня в одно время с ней, Жорж Гариссон утомил свою лошадь. Она считала его кузеном, потому что ее дядя называл Жоржа племянником. Бедняга при всех просил у нее позволения доехать в ее экипаже до Трувиля; в этом поступке она не видит ничего достойного порицания и в отчаянии от того, что капитан дурно смотрит на вещи, тогда как она глубоко его любит.

Во всем этом не было ни одного слова правды.

– Удивляюсь вашему притворству, – сказал жене капитан, едва сдерживая свое желание вытолкнуть ее из экипажа. – Как! Под маской невинности вы будете скрывать все проступки, не обнаруживая никогда волнения; вы творите зло, будто это была самая обыкновенная в мире вещь. О, я не знаю создания презреннее вас, потому что вы только надеваете маску добродетели.

Молодая женщина посмотрела на мужа, не утратив обычного вида невинности.

– Вы сумасшедший; я ни одного слова не поняла из того, что вы сказали.

– Хорошо, я объяснюсь: вы позорно обманули мою душу и сердце. Меня обворожило ваше лживое лицо. Я снизошел до того, что женился на вас. Это будет позором моей жизни, как стало уже позором имени. Третий кузен сходен с двумя первыми. Я вижу ясно, что в Версале, как в Париже и в Трувиле, вы недостойно изменяли мне, как последняя женщина!

Мари приподнялась.

– За это слово вы дорого поплатитесь, – сказала она пронзительным голосом.

Капитану показалось, будто сабля пронзила его сердце.

– Что это значит?

Молодая женщина не отвечала мужу и сделала кучеру знак остановиться.

Едва лошадь пошла шагом, как она выпрыгнула на дорогу, сказав капитану:

– Прощайте!

– Прощайте! – прошептал капитан, взбешенный невозможностью продолжать увещевание.

Трудно изобразить гнев и скорбь капитана; он обожал эту женщину, но из гордости не хотел позвать ее; кроме того, зачем прощать ее последнюю измену?

Тысячи противоположных мыслей боролись в его уме.

Когда отъехал экипаж, капитан повернул голову. Мари сбивала зонтиком головки репейника.

«Посмотрим, взглянет ли она на меня», – подумал капитан.

Действительно, она смотрела не на него, а на своего любовника.

– Жестокая! – выдохнул Шарль Флерио. Этот железный человек, не плакавший с детства, залился слезами. – Жестокая! Я строил свое счастье на безумной мечте! Это ангельское личико обмануло меня. Я считал добрым делом спасти от всех опасностей бедную и одинокую сироту. Верил в ее любовь! А между тем должен был сомневаться даже в ее благодарности. Я угодил в ад и спасся из него.

Капитан не сознавал еще, что этим адом была его жизнь.

Его беспокоила смешная сторона дуэли в Трувиле, который есть одновременно Париж и провинция: болтовня с одной стороны, сплетни – с другой, не говоря уже о газетных репортерах.

– Дуэль неизбежна, – решил капитан, топнув ногой. – Она докажет свету, что я женился на распутной женщине. Как мог я быть до того слабым, чтоб подчиняться всем ее капризам? Не следовало ли принудить ее жить в семействе?

Но, сердясь на самого себя, он уже чувствовал, что в его сердце зарождается прощение.

Глава 7. Без названия

Не доезжая немного до Трувиля, капитан приказал кучеру повернуть назад.

Он говорил себе, что если застанет жену с Гариссоном, то расстанется с ней навсегда; если же, напротив, увидит ее одну, без спутника, то посадит в экипаж и, конечно, предложит условия примирения. Капризам будет положен конец; она возвратится к семейному очагу с покорностью кающейся, которая, наконец, поняла серьезные обязанности супруги.

К немалому своему удивлению, он увидел Жоржа Гариссона, который также сбивал тростью головки репейника.

«Что бы это значило?» – подумал капитан.

Ему не суждено было узнать о случившемся. Вот история в двух словах.

Как только скрылся из виду экипаж капитана, молодая женщина пошла к своему любовнику.

– Знаешь, что случилось со мной? Он оскорбил меня, и я его бросила.

– Вернее, моя милая, капитан бросил тебя.

– Повторяю, я его бросила. Итак, моя участь решена; что бы он ни делал, я не вернусь к нему.

– Куда же ты пойдешь? – спросил ее холодно Жорж Гариссон.

На этот раз лицо воплощенной добродетели выразило оскорбленную гордость.

– Куда пойду? И ты спрашиваешь меня об этом? Я пойду к тебе.

– Полно! Ты знаешь, что это невозможно. Завтра я буду драться с твоим мужем. И не хочу осложнять дело.

Госпожа Флерио поглядела в лицо своему любовнику.

– Вы подлец. Вы встречаете меня брошенной на дороге и спокойно проходите мимо.

– Ну, я и иду себе, потому что подлец.

Затем он зашагал дальше.

Молодая женщина не верила своим глазам; она смотрела ему вслед, будучи твердо убеждена, что он вернется.

Но нет. По мере увеличения расстояния Жорж ускорял шаги, как человек, твердо решившийся на что-то.

Мари Леблан повторила вслед своему любовнику те самые слова, которые сказала мужу:

– За это слово вы дорого поплатитесь.

Жорж Гариссон позабыл о жене и думал только о муже. Дуэль так сильно занимала его мысли, что он не мог думать о любовном приключении, тем более что связь с Мари Леблан была для него простым капризом, продолжать который он не хотел. Позавтракал с нею в Гульгате; десерт прошел очень весело, и Жорж, в противоположность капитану, не желал добиваться большего счастья.

Тем не менее Мари Леблан не задумывалась над своим положением. В Трувиле ее осыпали любезностями; она не сомневалась, что, утратив разом мужа и любовника, найдет нового поклонника.

Поэтому, когда на дороге, в двух ружейных выстрелах от Жоржа Гариссона, ее встретил капитан, лицо ее имело обычное выражение спокойствия и кротости. Она, не шевельнув бровью, сдерживала душевные бури, как прибрежные скалы ярость волн; правильнее сказать, она была до того бессовестна, что в ее сердце не оказывалось уголка для угрызений совести; с удивительной естественностью она делала зло, не удивляясь ничему и подчиняясь стремлениям естества с мусульманской беззаботностью. Зная Мари хорошо, стоило бы удивляться одному: ее привычке лгать, но ложь ближе к природе, чем истина; ложь есть доспехи слабых и робких, доспехи женщин, которым пришлось бы идти без брони в бой, если бы они придерживались истины.

Следовательно, Мари Леблан только повиновалась второй природе; она действовала напрямик, любя новизну и, до безумия, шум и роскошь. Ее лицо, выражавшее стыдливость, стояло в резком противоречии с ее плотью и