Немое Заклинание - Николай Павлович Иванников Страница 8

Еще Катерина приказала штаб-лекарю Петрову весь инструмент медицинский держать в кипящей воде не менее четверти часа, прежде чем прикасаться им к открытой ране.

— Вы поняли меня? — строго спросила она, крепко взяв несчастного лекаря за затылок.

Петров с несчастным видом торопливо закивал:

— П-понял.

— Как вас зовут?

— С-семен С-семенович, — заикаясь проговорил тот.

— Семен Семеныч, миленький, — очень проникновенно заговорила Катерина, не отпуская его затылка. — Поверьте мне: повсюду вокруг нас в воздухе витает множество всякой заразы. Как-нибудь я покажу ее вам через увеличительное стекло. По размеру она намного меньше вшей в вашем парике, но если она попадет в рану, та обязательно загниет. И раненный скорее всего умрет, но не потому, что рана была тяжелая, а потому что в нее попала зараза с ваших рук! Я понятно объяснила?

— Очень понятно… ваше высочество! — чуть не плача отозвался штаб-лекарь.

— Он сказал «ваше высочество», — прокатился шепоток среди находящихся в казарме гвардейцев. — Вы слышали? Он сказал «ваше высочество»!

На самом деле несчастный штаб-лекарь понятия не имел, кто перед ним находится, но должно быть чувствовал ее внутреннюю силу, сопротивляться которой возможности не имел. И потому обратился к Катерине так, словно она была великой княгиней.

Возможно, это произошло совершенно случайно, и второй раз такой ошибки он уже не допустил бы. Но этого хватило. И гвардейцы, должно быть, поняли это в самом прямом смысле, и в мгновение ока по полку пролетел слух, что врачевала Ваньку Ботова некая высокопоставленная особа близкая к самому императору.

Разубеждать гвардейцев было бессмысленно. Да и невозможно это было уже сделать, потому как слухи по гвардии разносятся со скоростью пули и моментально становятся неуправляемыми. А где гвардия — там и вся столица! Ведь не в казармах одних обитают лейб-гвардейцы, и не только лишь в императорском дворце. В любом трактире их можно повстречать — жующих, пьющих и вечно ссорящихся. Собственно, примерно так мы с Потемкиным и познакомились. Только он в тот вечер читал дамам стихи собственного сочинения и весьма фривольного содержания. Со всякого рода анатомическими терминами, которые при дамах обычно называть не принято.

В общем, я с некоторой тревогой ожидал момента, когда эти слухи докатятся до императорского дворца. Государь Михаил Алексеевич наверняка заинтересуется, что это за высокопоставленная особа, к которой обращаются не иначе, как «ваше высочество», врачует его личных гвардейцев, да еще указывает штаб-лекарю при этом, как именно это следует делать.

Конечно, пока еще никому не известно, кто такая Катерина Романова, и откуда она взялась. Но зато тут же вспомнят, что она моя дальняя родственница и временно проживает в моем доме. И тогда уже у государя появятся вопросы лично ко мне. И мне следует быть к ним готовым.

Но саму Катерину, похоже, все это нисколько не беспокоит. У меня возникает порой впечатление, что она вообще никогда страха не испытывает. И я напрямую спросил ее, боится ли она чего-нибудь. И услышал странный ответ, сказанный слегка пренебрежительным тоном:

— Один раз я уже сдохла. Ты думаешь, мне страшно будет сделать это во второй раз?

И тут же сменила тему разговора:

— Ты насчет алхимика с Потемкиным еще не говорил? Мне страсть как алхимик нужен! У меня плесень на дынях буйным цветом цветет, хочу попробовать пенициллин из нее извлечь.

Я уже неоднократно слышал от нее это слово — «пенициллин», но так толком и не понял, что она имеет в виду. Впрочем, каждый имеет права на собственные причуды. Потемкин, тот стихи скабрезные сочиняет, а Вяземский по вечерам на спицах вяжет. Я же говорю — причуды!

А чтобы лучше запомнить это странное слово, я дал такое прозвище своему домашнему коту, который уже почти год проживал в моем доме без всякого имени.

Так что теперь у меня был свой собственный Пенициллин. К слову сказать, нового жеребца, которого Гаврила купил вместо насмерть загнанной мною Стрелки, мы прозвали Майонезом…

Глава 4

Кровные браки, кривая магия и крыса под дверью

К тому моменту, как служанка позвала нас на ужин, мой камзол уже просох. Одевшись, я спустился в столовый зал, где за большим столом сидел в гордом одиночестве обер-вахмистр Глапп.

Дожидаясь, пока остальные соизволят к нам присоединиться, мы с ним выпили немного водки, закусив чесночным хлебом. Их кухни доносились будоражащие ароматы жареного мяса и еще чего-то весьма аппетитного, что наверняка было приготовлено специально для нас и вскорости должно было оказаться на столе.

Слуги суетились, так и бегали взад-вперед, выставляя перед нами все новые и новые блюда, так что мы с Генрихом не удержались и выпили еще водки, закушав ее жареной стерлядкой.

Дожидаться остальных сразу стало веселее, да и обер-вахмистр принялся рассказывать мне истории из своей службы в Ангальт-Цербстском полку покойного батюшки принцессы Софии Августы Фредерики. При этом он то и дело принимался хохотать и долбить кулаком по столу, отчего вся посуда начинала подпрыгивать и звенеть.

Я же ничего смешного в этих рассказах не находил, но из приличия тоже посмеивался, а в ударных местах даже совсем по-свойски хлопал обер-вахмистра по плечу, с каждым разом все сильнее и сильнее. В последний раз я уже хлопнул так, что он едва не скатился со стула и с удивлением уставился на меня.

— Зер гут, майн фройнд, — сказал я, чтобы немного сгладить положение.

Генрих принужденно хихикнул, уселся на стуле поудобнее, но истории свои больше не рассказывал. Впрочем, как раз в этот момент наверху послышались голоса, звонкий смех, и на лестнице показалась герцогиня Иоханна, следом за которой следовали Кристоф с принцессой Фике.

Герцогиня выглядела великолепно! За то время, пока я валялся на кровати и в полудреме вспоминал события последних дней, служанка успела поработать над ее поникшей прической, и теперь на голове у нее возвышалась самая настоящая сторожевая башня, укрепленная каркасом из металлических спиц, увенчанных навершиями в виде крошечных пушек. Несмотря на свою миниатюрность, сделаны они были с большим вниманием к мелочам: форма лафетов и длина стволов позволяли определить их, как «единорогов». Впрочем, это и не удивительно,