Гений Медицины - Игорь Алмазов Страница 39

резко выскочил из кабинета и, даже не заметив меня, побежал к лифту. Нервный он, Клочок хорошо постарался. Правда, до настоящей совести Соколова достучаться оказалось не так-то просто. Хоть он и нервничает, но менять своё поведение явно не хочет. Ничего, достучимся. Вот выздоровеет мой крыс — и примется за него с удвоенной силой.

— Сергей Львович, к вам можно? — зашёл я в кабинет к психиатру.

— Кончено, — устало кивнул тот. — Константин, кажется? Интерн с терапии.

— Да, всё так, — улыбнулся я. — Нужен ваш осмотр для одной пациентки.

— Снова терапия решила начать сходить с ума? — он чуть оживился, что бывает у людей, которые с удовольствием занимаются своей работой. — Какие симптомы?

Такое оживление может показаться странным, но у Ларионова это вовсе не обозначало радость из-за болезни пациентов. Просто это было предвкушение какого-нибудь нового интересного случая.

— Нет-нет, никаких симптомов, — ответил я. — Стандартный осмотр психиатра перед пластической операцией.

Оживление на лице психиатра тут же исчезло.

— Нос или грудь? — буднично уточнил он.

— Грудь, — отозвался я. — Кудрявцева, четвёртая палата.

— Подойду сегодня, — вздохнул он. — Заключение напишу.

Я кивнул и отправился назад в отделение.

* * *

Настроение у Шуклина было просто отвратительным. Вся эта необходимость ходить в интернатуру его абсолютно не радовала. Но нет, отец запихнул его сюда против его воли. Да ещё и пообещал, что если сын получит место в клинике — он получит собственную квартиру.

Отец Шуклина входил в совет Санкт-Петербурга и был правой рукой князя Долгорукова. Солидное место приносило ему хороший доход и обеспечивало множеством связей. Но вместе с тем он был жутким скупердяем, предпочитая не тратить ни копейки лишних денег. И сына растил так же.

В итоге у Шуклина к двадцати пяти годам нет ни квартиры, ни машины. Только ненавистная интернатура. Куда там его проблемы понять Соколову, который всю жизнь в деньгах купается.

Подумал, что союз с ним — отличная идея, чтобы выкинуть остальных интернов. Но Соколов слишком много о себе возомнил, командует направо и налево. Пусть сам и разбирается, а Павел и без него всё решит.

Надо только придумать план. Только вот как назло в голову ничего не приходит. Может, снова потерять чьё-нибудь направление? Нет, в третий раз это будет выглядеть уже странно.

— Павел, вы отвлеклись, — строго проговорила Маргарита Тимофеевна. — Что скажете по поводу этой плёнки?

Ну вот и угораздило же ему ляпнуть, что в ЭКГ он разбирается. Знания ограничивались той самой поговоркой про бабу и чёрта. А теперь торчать тут весь день, даже поспать не получится.

— Аритмия? — предположил он.

— Ну какая аритмия, сколько же можно! — Маргарита Тимофеевна, пожилая тихая женщина лет шестидесяти, с трудом уже сдерживала гнев. — Посмотрите внимательнее, я же вам всё объяснила! Проверьте интервалы.

— Блокада? — Шуклину не хотелось возиться с этими линейками, лучше попробовать угадать.

— Верно, — обрадовалась врач. — А какая именно блокада?

Кто бы ещё подсказал, какие они вообще бывают.

— Сильная? — Шуклин просто не знал, что ответить.

— Так, молодой человек, сходите-ка на перерыв, минут на тридцать, — не выдержала женщина. — Потом вернётесь и продолжим.

Ну наконец-то! Павел торопливо кивнул и выбежал из кабинета ЭКГ. Полчаса свободы! Можно подремать.

Но и тут ждал облом, возле его любимого закутка тёрлись санитары. Пройти мимо них незаметно было невозможно. В отчаянии Шуклин заглянул в процедурку.

Может, поспать тут? Павел осмотрел помещение, и ему на глаза попалась канистра с распечатанной на принтере этикеткой «антисептик».

Антисептик в медицине — это наверняка медицинский спирт! Он предназначен для различных медицинских манипуляций. Выпить всего глоточек и сразу можно будет план придумать… Да и вообще, работа хоть как-то веселее пойдёт.

Торопливо, пока никто не пришёл, Шуклин схватил канистру.

* * *

Я зашёл в ординаторскую, и на меня сразу же налетел притаившийся там Терентьев.

— Ну что, правду мне Мишутка сказал, у вас пациентка, которая хочет из яблочек дыньки сделать? — торопливо спросил он.

Ну у него и формулировка…

— Отстань от моего интерна, сундук ты пыльный, — вздохнул Зубов, сидя на диване. — Я тебе уже сказал, не твоего гинекологического ума это дело!

— Как это не моего? — возмутился Терентьев. — А вдруг она потом у меня окажется беременной. А как ей кормить грудью после маммопластики? Нет, я считаю, ей нужна моя консультация.

— Вашей консультации в списке не было, — ответил я. — Только терапевт и психиатр.

— Мишутка, а почему это, мне интересно, такую роскошь ты именно Боткину отдал? — обратился Терентьев к Зубову. — Как именно ты выбирал его из интернов своих?

Примерно представляю ход его мыслей. Болотов нашёл бы кучу несуществующих заболеваний, Тарасова бы засмущалась и сама отказалась, Соколов бы ничего вообще не засмущался, а Шуклин… Это Шуклин.

— Да просто выбрал, — отмахнулся наставник. — Отстань уже от меня, иди к своим беременным.

— Да с ними скучно, лежат себе, рожать никто не хочет сегодня. Уж я-то уговаривал как мог, — Терентьев с грустным видом сел назад на диван.

В ординаторскую постучали, и вошла лёгкая на помине Кудрявцева.

— Доктор, — обратилась она ко мне. — А вы можете ещё раз подойти? Надо поговорить.

Сейчас снова начнутся эти её разговоры. Но отказывать пациентке нельзя, вдруг действительно что-то важное. Сомневаюсь, конечно, но всё же.

— Сейчас подойду, — кивнул я.

Она тут же вышла, а Терентьев расплылся в ехидной улыбке.

— Это та самая? — поинтересовался он. — Ничего такая. Я смотрю, уже и глазки вам строит.

— Специалист по «там», успокойся уже, — буркнул на него Зубов. — Боткин, идите, работайте!

Я и сам собирался, но разрушать авторитет своего наставника в присутствии его друга не стал. Послушно кивнул и вышел из ординаторской. Правда, до пациентки так и не добрался. По пути в палату из процедурной вывалился Шуклин.

— Боткин, помоги, — просипел он, чуть ли не падая мне в руки.

Ну с ним-то что случилось⁈ Что за день сегодня такой?

Я подхватил его под руки и вернул назад в процедурную. Усадил на кресло и принялся за осмотр. Отёчные губы, сиплый голос, видимая одышка…

— Что произошло? — спросил я.

— Выпил… Всего чуть-чуть, — говорить ему было