Меткий стрелок. Том III (СИ) - Вязовский Алексей Страница 3

С мысли о партнерстве, я переключился на Гуггенхаймов. У меня теперь есть серьезные враги. А значит, и у Марго тоже. Попытка Беникса закрыть прииск через Огилви провалилась. Моя хитрость с векселями сработала. А поджог их дома… Это было моим ответом. Жестким, не совсем законным, но понятным на Фронтире. Они угрожали мне, пытались выдавить из Доусона — я показал, что тоже умею играть в их игры. Только ставки у меня были другие.

Я вспомнил Беникса. Его лицо, его холодный взгляд. Его угрозы. Мое решение поджечь их дом было импульсивным, но, как мне кажется, правильным. И совесть осталась чиста — я запретил Картеру подпирать двери. Хотя он предлагал. Но это было мое главное условие. Никто не должен погибнуть.

Ночью, когда все спали, Картер и его люди сделали свое дело. Огонь вспыхнул быстро. Люди Гуггенхаймов, проснувшись от запаха дыма, смогли выбраться. Все спаслись. Но остались без всего. Дом сгорел дотла. Оборудование, привезенное с собой — тоже оказалось уничтожено. Уоррен Беникс «плясал» на снегу в ночной рубахе, его лицо было перекошено от ярости и бессилия. Он кричал, проклинал меня. Я видел его издалека, стоя в толпе. Что он ожидал? Что его угрозы останутся без ответа? Поджог был сделан мастерски. Картер знал свое дело. Полиция, вызванная на место, ходила кругами, но ничего не нашла. Ни улик, ни свидетелей. Сотрудникам Гуггенхаймера, этим могущественным финансистам, этим воротилам Уолл-стрит, пришлось на последние наличные деньги, что у них оставались, купить одежду, припасы и упряжки, чтобы убраться из Доусона. Они уехали.

Временное отступление, конечно. Такие, как они, не сдаются. Но на какое-то время они исчезли с горизонта.

Воспоминание о лице Беникса, искаженном яростью и бессилием, исчезло. Я вернулся к письму Маргарет. Банк… Теперь его надо защищать от биржевых атак, попыток устроить панику вкладчиков. А значит, надо писать невесте новое письмо, предупреждать про Гуггенхаймов. Невеста не порадуется. Мистер Дэвис — я даже не сомневался, что Марго делится с ним всеми юконскими новостями — тоже.

Раздался стук в дверь.

— Войдите.

На пороге стоял Артур. Его лицо светилось. Он выглядел повзрослевшим, крепким. Зимний холод и тяжелый труд Доусона изменили его, закалили.

— Дядя Итон! — воскликнул он, едва переступив порог. — Вы закончили с корреспонденцией?

— Закончил, — ответил я, убирая письма в ящик стола и запирая их на ключ. — Что там у тебя?

— Все готово! — Артур буквально подпрыгивал на месте. — Кузьма с парнями елку нарядили! Джозайя сварил пунш! Я даже пару бутылок шампанского из твоих запасов достал! Можно?

Как только открылся перевал Чилкут в Доусон пошли «караваны» индейских упряжек. Везли все. Сушеные фрукты и овощи, элитный алкоголь, шоколад и конфеты, сгущеное молоко, коф и чай. У нас появились зеркала, напольные часы, книги и журналы. Я даже подумывал открыть в Доусоне публичную библиотеку. Останавливал только дефицит жилья. Хоть и заработала вторая лесопилка Аляскинской компании, но досок для строительства все-равно не хватало — главной головной болью по-прежнему оставалась сильная перенаселенность. А ведь за перевалом весны ждало еще пара десятков тысяч старателей. И многие тоже с семьями, детьми. Страшно подумать, что тут будет после вскрытия рек и начала навигации.

— Можно, — улыбнулся я. Рождество. В Доусоне. Это было… необычно.

— Отлично! — Артур схватил меня за руку. — Пойдем! Все ждут!

Мы спустились вниз, в салун. «Северный Мамонт» был полон народу. Но сегодня не было обычного шума и ругани. Люди стояли у большой ели, которую привезли из леса и установили посреди зала. Она была не слишком пышной, но украшена самодельными игрушками, лентами, и… свечами. Десятками маленьких свечей, прикрепленных к веткам. Рядом стояли ведра с водой. Не дай бог полыхнет. Что делает пожар с деревянными зданиями мы недавно все наблюдали на примере с Гуггенхаймами.

Я замер. Атмосфера была самая рождественская из всех возможных.

Кузьма подошел ко мне, держа в руках горящую лучину.

— Мистер Итон, — сказал он, его лицо сияло. — Благословите.

Я колебался. Риск…

— Давайте, — сказал я наконец. — Аккуратно.

Кузьма начал зажигать свечи. Одну за другой. Пламя вспыхивало, освещая лица людей, отражаясь в их глазах. Зал наполнился мягким, трепещущим светом и запахом хвои и горячего воска. Это было красиво. Почти волшебно.

Когда все свечи были зажжены, зазвучала музыка. Не расстроенное пианино, а… скрипка. Кто-то из старателей оказался неплохим музыкантом. И начали петь гимны. Русские, американцы, индейцы — все вместе. Про Рождество. Про мир. Про добро.

Артур подбежал ко мне с бутылкой шампанского. Открыл ее с тихим хлопком. Пена полилась через край. Он налил мне, себе, Джозайе, Кузьме, Ивану…

Мы подняли кружки.

— За Доусон! — провозгласил я. — За всех нас! С Рождеством!

Крики, тосты, смех. Праздник набирал обороты. Я стоял в центре своего города, среди своих людей, и чувствовал… тепло. Не только от костров и свечей, но и от этих людей. От этого места.

На следующий день, когда утро сменилось промозглым, ветреным днем, Доусон готовился к новому событию. Первому официальному матчу юконской хоккейной лиги. Идея, которую я вбросил, неожиданно быстро прижилась. Люди истосковались по зрелищам, по азарту, по физической разрядке. И желательно такой, которая не связана с тяжелым трудом на прииске.

Кузьма со староверами расчистили участок реки подо льдом — метров шестьдесят в длину и тридцать в ширину. Это была наша «арена». Руди-кузнец сработал на совесть — несколько десятков пар коньков, выкованных им, уже опробовали и признали годными. Столяры сколотили ворота, натянули на них сети. Появились деревянные трибуны и даже небольшой сруб для «погреться». Примитивно, но функционально.

Команды тоже не подкачали. Сошлись «Старообрядцы» против «Старателей». Выбор был очевиден. Староверы — крепкие, выносливые, привыкшие к тяжелому труду и холоду. Старатели — сборная солянка из разных типов, кто покрепче да понаглее. Коньков было мало, так что играли посменно, с переодеваниями, по семь человек с каждой стороны, включая вратаря.

Я, как инициатор и главный организатор, взял на себя роль судьи. Надел белую повязку на рукав. В руке — деревянные свисток, что мне сделал Иван. Он, собственно, и возглавил команду староверов. Старатели выбрали своим капитаном Олафа. А еще я прихватил с собой крепкую деревянную палку — разнимать драки. Знал, что без них не обойдется.

Народ собрался похмельный, но веселый. Жители постепенно заполнили трибуны и начал требовать начало — термометр упал уже ниже тридцати градусов по Цельсию и было мягко сказать, холодно. Я свистнул и матч начался. Сразу же — столкновение. Старатели, более агрессивные, бросились вперед. Староверы — более организованные, но немного неуклюжие на коньках — держали оборону. Шайба — деревянный кругляш, сделанный столярами — летала по площадке. Визг, крики, удары клюшками, тоже самодельными, грубыми.

Игра была жесткой. Толкались, падали, спотыкались. Клюшками попадали по ногам, рукам, голове. Было несколько неспециальных ударов в пах. Все правила вбитые на тренировках, были тут же позабыты. Уже на второй минуте — первая стычка. Двое старателей и один старовер схлестнулись у ворот. Я тут же рванул туда, свистком, палкой — разнимать. Соперничающие команды тоже. Началась свалка.

— Стоять! — орал я. — Драки запрещены! По одной минуте каждому!

Но кто меня тут слушал? Толпа зрителей на берегу, на трибунах из бревен, орала, болела за своих. Эмоции били через край.

Затем — еще одна драка. На этот раз между Иваном и Олафом. Два медведя на льду! Хорошо, что не стали махаться, сразу вошли в клинч и упали на лед. Поди поборись на коньках! Я не пытался растащить, навалился сверху, заорал:

— Олаф! Иван! Вы чего⁈ Это же просто игра! Прекращайте. Сейчас же!

Разнял с трудом. Оба получили по две минуты штрафа. Потом сидели в сугробе рядом, тяжело дыша, мрачно глядя друг на друга.