Штурм бездны: Море - Дмитрий Валентинович Янковский Страница 37

Боли от падения не было. Точнее, вся боль, которой было пронизано мое порядком израненное тело, стремительно из него утекала, словно кто-то где-то выдернул воображаемую сливную пробку. Раны чесались. Все сразу. Но когда я взглянул на окровавленный живот, задрав рубашку до подбородка, моим глазам предстала столь невероятная картина, что я чуть снова не вырубился. Рана, к которой я поднес кусочек металла, выплавленный из загадочной расчески, затягивалась сама собой, как если бы ее кто-то снял на видео, а затем бы показывал бы ролик задом наперед. Секунд через пять рана затянулась вовсе, не оставив ни малейшего намека на шрам, а еще через пару секунд из моего бедра начали с щелчками выскакивать пластиковые скобы, которыми Чернуха сшила самую опасную рану. Они именно выскакивали, словно кожа, срастаясь, выплевывала из себя все инородное.

Через десять секунд затянулись все раны, и лишь кожа оставалась покрытой пятнами запекшейся крови. Я открыл было рот, чтобы хоть как-то выразить распиравшие меня эмоции, но Вершинский это пресек, рявкнув коротко:

– Молчать!

Я прикусил язык, но меня обуревала такая насыщенная гамма чувств, что я все же приоткрыл рот и задышал часто-часто, как собака, когда хочет пить. Но голова кругом не пошла, как это бывает при таком типе дыхания, зато тело начало наливаться ощутимой, даже пугающей силой.

Я продолжал лежать на полу, а Верщинский, тем временем, присел на корточки рядом со мной и бесцеремонно задрал мне верхнее веко на правом глазу.

– Смотреть на свет! – приказал он.

Я вперился в яркий прожектор операционного робота, но привычной боли от яркого света не ощутил.

– Пока лежать, не двигаться, – велел Вершинский.

И тут меня начало колотить. Сильно. Мышцы сводило, дергало, зубы стучали. Вершинский положил мне руку на грудь и придерживал, не давая выгнуться дугой. Это длилось секунд десять, не больше, я даже толком не успел испугаться, а затем на меня накатила расслабленность, и я, выдохнув, распластался спиной по полу.

Вершинский глянул на церебральный монитор, отпустил меня, поднялся в полный рост, снова достал из кармана расческу и шагнул к операционному столу, на котором лежало тело Ксюши без признаков жизни. Расческу он поднес к ране выше Ксюшиного локтя, откуда торчала кость. Стоило серому металлу приблизиться к ране, он тут же принялся разжижаться, вытягиваться, словно его притягивало магнитом, и по дуге затекать в рану. Но если мне досталась доза с горошину, то в Ксюшу вылилось раза в четыре больше, прежде чем линия на пульсовом мониторе дернулась. Затем она дернулась еще и еще, принялась извиваться. Вершинский тут же одернул расческу от раны, ее край моментально отвердел, а Ксюшино сердце забилось, набирая темп, и вскоре по монитору пошли одинаковые ритмичные волны.

Я хотел увидеть, как затягивается рана, но тут Ксюша дернулась, изогнулась дугой, снова грохнулась спиной на стол, да с такой силой, что щупальца робота закачались, как ветви на ветру.

– Живо сюда! – крикнул Вершинский, обернувшись ко мне.

Я вскочил на ноги, сделал шаг, и лишь тогда понял, что без малейшего дискомфорта могу наступать на вывихнутую лодыжку. Да и вывихнутой она уже не была, сустав работал штатно, и отек сошел без остатка. Это было за гранью моего понимания, но я уже и не пытался что-то понять.

– Держи ее! – подогнал меня Вершинский. – Мне не справиться!

Вообще-то в нем весу было сильно больше, чем во мне, но Ксюша продолжала дергаться и извиваться на столе, а силы Вершинского не хватало, чтобы ее удержать. Мне пришлось положить ладони на ее голый живот, чуть выше лобка, и прижать к столу. У меня это получилось без малейших усилий. Ксюша дергалась, но я ее прижал, и она уже не билась о стол.

– Рука! – велел Вершинский.

Я схватил Ксюшу за правую руку, и прижал запястьем к животу. При этом Вершинский не мог справиться с другой рукой, хаотично дергавшейся во все стороны. На ней уже не было раны, и никаких признаков перелома я тоже не разглядел. В какой-то момент Ксюша шарахнула кулаком в край стола, и в месте удара осталась вмятина, словно туда ударили здоровенной кувалдой. Вот тут-то меня окончательно начало накрывать ощущением невероятности происходящего. У меня тут же ворох мыслей прошелестел в голове, главной из которых была мысль, что делаем мы нечто очень запретное, потому Вершинский и взял с меня клятву сохранить все в тайне.

Неожиданно Ксюша перестала дергаться, расслабилась, а огромная рана на ее груди начала сходиться краями, пока не срослась совсем, всего за каких-то секунд десять. Даже шрама не осталось. Но зато под кожей, я это отчетливо видел, что-то продолжало активно шевелится, и я вдруг понял, что под действием неведомой силы это встают на место и срастаются ребра.

Зрелище было жутким, но вскоре Ксюша совсем успокоилась, на ее теле не осталось ран, а задышала она, спокойно и мощно, как крупный зверь.

– Пока все, – сообщил мне Вершинский. – Можно отпустить. Сам как?

– Странно, – честно ответил я.

– Ты пока еще не представляешь, насколько странно. Но у нас мало времени. У Ксюши сейчас высокий метаболизм ее состояние будет быстро меняться, и часа через три снова наступит смерть. Тогда придется дать ей меньшую дозу, часов через двенадцать еще меньшую, и так, пока она полностью не выйдет из цикла.

– Дозу чего? – осторожно спросил я.

– Вещества, из которого сделана моя расческа. Но об этом поговорим позже. Разговор выйдет долгий, не простой и очень секретный.

– Меня тоже из цикла надо будет выводить?

– Надеюсь, нет, – пробурчал Вершинский. – Ты получил маленькую дозу, сам оклемаешься через сутки. Приятно не будет, но потерпишь, не барышня. Сейчас важно другое. Сейчас нам надо собрать всех наших, Чернуху, Чучундру и Бодрого, а остальных немедленно увести из поселка. Ты обещал, не облажайся. Я останусь с Ксюшей. Пока сам не позову, сюда никому не входить.

– Тут где-то раненные еще должны быть, кого мы вчера подстрелили, когда уходили, – напомнил я. – Кузнечик и Коряга. Они не смогут уйти.

– Пусть их несут на носилках, мне без разницы, – раздраженно прервал меня Вершинский. – Обещал, делай.

– Хорошо.

Я покинул операционную, и побрел по коридору к выходу. Вот только предстать перед Чернухой живим и здоровым, без объяснений, я не мог. Я понимал, если она меня увидит без намека на раны, которые она сама обрабатывала, это может вызвать у нее шок и потерю адекватности. Сейчас этого никак нельзя было допускать.

Оставаясь в тени коридора, я позвал:

– Чернуха!

– Да! – раздался ее голос снаружи.

– Можешь мне штаны закинуть?

– Ой, блин, Долговязый, чем ты меня можешь удивить?

– Закинь, говорю.

– Затейник, – с иронией пробурчала Чернуха, и вскоре в проходе мелькнули брошенные комом штаны.

Я их подобрал, натянул. Так было лучше. Ран видно не было, а окровавленная ткань заставит видеть то, чего уже нет. Воображение – сильная штука. Симулируя сильную хромоту и держась за дверной косяк, я перебрался через порог и доковылял до лавочки.

– Ты уже ходишь? – удивленно воскликнула Чернуха.

– Хай большой мастер вправлять суставы, – выдал я приемлемое, на мой взгляд, объяснение. – Чайка тоже в порядке. Заштопали.

– Фух… – Чернуха выдохнула с облегчением. – А я уж думала, что все. Ну, когда Хай тебя позвал. Мне показалось, что он хотел дать тебе возможность попрощаться с Чайкой.

– Нет. Помощь нужна была. Все в порядке. Хай мне еще кучу поручений надавал. Пока он там возится… Первым делом надо найти Кузнечика и Корягу…

– Чего их искать? – удивилась Чернуха. – Они тут, в санчасти, в реабилитационном блоке. Их туда Дохтер отправил, после того, как заштопал. Дал им снотворного, они дрыхнут, наверняка, до сих пор. Еще что надо?

– Выключить ультразвуковой генератор, – жестким тоном произнес я.

– Что? – Чернуха вытаращилась на меня.