Штурм бездны: Море - Дмитрий Валентинович Янковский Страница 32

А что еще делать? Вскочить? Так на это понадобится столько времени, что Дохтер точно успеет пробить мне грудь ракетой. Она прошибет меня навылет, и рванет далеко позади, когда сработает замедлитель, или когда ее траектория соприкоснется с землей.

Но если не вставать? Я вдруг со всей ясностью осознал, что, вопреки всем рефлексам, это и есть выигрышная стратегия. Не вставать! Ведь Дохтер не сможет в меня выстрелить, пока я лежу на земле. Нас разделяло меньше десятка метров, и если ракета рванет, пробив меня и врезавшись в землю, Дохтеру тоже не поздоровится. Его не только моими кишками заляпает, но и как следует приложит ударной волной, камнями и досками, из которых угрожающе торчат гвозди. Для выстрела по лежачему безопасное расстояние составляет не меньше двадцати пяти метров, а лучше все тридцать.

Дохтер тоже это понимал, а потому, выждав пару секунд, и сообразив, что у меня на уме, рванул на север, в гору, чтобы разорвать дистанцию. Пытаться метнуть ему в спину гарпун из моей позы было бессмысленно, а потому я схватил ближайшую ко мне доску с гвоздями и швырнул ее Дохтеру в ноги.

Бросок получился на редкость удачным – один из гвоздей попал острием Дохтеру в левую лодыжку, тот взвыл от боли, опустил ствол ружья, рывком выдрал острие из ноги, и прицельно кинул доску в меня. Но я ее видел, и без труда сбил с намеченной траектории ударом гарпуна.

Дохтер, прихрамывая, снова пустился в гору. Для него было жизненно важно увеличить расстояние между нами. А я не мог ему воспрепятствовать, потому что, стоило мне вскочить на ноги, я бы стал легкой и безопасной мишенью для выстрела из ракетного ружья. Мне оставалось только встать на четвереньки, и огибая доски, тоже двигаться на север. С учетом хромоты Дохтера мне удавалось хоть немного растянуть время, не давая дистанции увеличиваться стремительно.

Дохтер на бегу обернулся, думая, как поступить, и принял единственно верное для него решение. Он вскинул ствол ружья и пульнул ракетой так, чтобы она рванула метрах в десяти у меня за спиной. Я все понял еще до выстрела, но ничего не мог с этим поделать. Полыхнула вспышка стартового заряда, ракета вылетела из ствола и с воем пронеслась над моей головой. Позади меня рвануло так, что на миг мир поплыл перед глазами, а по телу десятками кнутов ударила настолько острая боль, что я не выдержал и закричал. Но тут же поднятая взрывом пыль забила мне нос и рот, я закашлялся, и меня вырвало съеденной утром рыбой.

Когда пыль рассеялась, я увидел, что Дохтер уже переломил ружье, и достает из кармана новую ракету, чтобы снарядить оружие для второго выстрела. Мне было совершенно ясно, что нового взрыва мне не пережить. А переживу второй, меня третий угробит. Я грешным делом подумал отползти в укрытие, но мне в спину и в правое бедро впились гвоздями две доски, заметно ограничив мою мобильность.

В общем, я попал в совершенно безвыходное положение. Наверное, впервые в жизни. Я уже думал подняться во весь рост, чтобы принять смерть не на карачках, но тут другая мысль вспышкой пронзила мой мозг. Я отложил гарпун, сорвал с каркаса снаряженный карабин, и направил его на Дохтера.

Вот он сдрейфил сразу! Он же не знал, что я представления не имею, как привести оружие в боеспособное состояние. Его взгляд вперился в хищно сверкающий наконечник, лицо побледнело, рот раскрылся, а ракета, которую он достал из кармана, выскользнула из пальцев, упала на землю и скатилась по склону в мою сторону.

Но это не могло длиться долго. Если я не выстрелю еще пару секунд, Дохтер поймет, что у меня что-то заклинило, и тут же пустит в ход ракетное ружье. Я надеялся лишь на свойственную Дохтеру трусость, и она меня не подвела – он рванул вверх по склону, сильно прихрамывая, и петляя, как заяц, чтобы затруднить мне возможность точного выстрела. Он не оглядывался, и это дало мне возможность выдернуть доску из ноги. До доски, впившейся гвоздями в спину, я дотянуться рукой не смог, поэтому мне пришлось использовать другую палку, как рычаг. Боль была адская, у меня слезы из глаз ручьем покатились, но все же я доску выдернул, и стало полегче.

Между тем Дохтер взобрался на отрог холма, и двинулся по нему, почти скрывшись из виду в дыму и пыли. Я едва различал его мечущуюся фигуру, и боялся, что если он сейчас опомнится и начнет по мне палить издалека, пусть и не прицельно, мне тут точно не поздоровится.

По большому счету, у меня было два пути. Первый – попытаться найти укрытие. Но какой в этом смысл? Только тянуть время. Второй – достать Дохтера, прикончить его, дать возможность Вершинскому сесть и воспользоваться операционным роботом для спасения Ксюши. Другими словами, выбора у меня не было. Только вперед. Но при этом нельзя расслабляться, а то легко можно было ракету в башку получить.

Я вскочил, едва снова не взвыв от боли и, припадая на раненную ногу, бросился за Дохтером. Больше всего я боялся, что он обернется, увидит меня в полный рост, и всадит мне ракету в грудину. Но его так напугал отточенный наконечник гарпуна, что он продолжал петлять и метаться. Это было мне очень на руку. У Дохтера была ранена левая лодыжка, у меня правое бедро, но он был напуган, а я предельно зол, что давало мне мотивационное преимущество. К тому же я не выписывал кренделя, пер напрямик, а прямая линия, как известно, короче ломанной. В результате я хоть и медленно, догонял Дохтера, оставляя ему все меньше шансов на выстрел. Я стремился к патовой ситуации, когда мое неумение снять карабин с предохранителя будет полностью компенсировано невозможностью для Дохтера стрелять ракетой с короткой дистанции. А дальше разберемся, дьявол бы его забрал.

По пути я подобрал оброненную Дохтером ракету и сунул в карман. Ружья у меня не было, но мы с Ксюшей давно придумали способ, которым можно и без выстрела активировать запал, и использовать ракету в качестве замены ручной гранате.

Бедро у меня болело дико, штанина пропиталась кровью – видимо один из гвоздей задел довольно крупный сосуд. Все это вынимало силы, а может и потеря крови сказывалась. Мне показалось, что рана лодыжки у Дохтера менее серьезная, чем у меня. Дистанция сокращалась все медленнее, а сил у меня оставалось все меньше.

И тут Дохтер обернулся и увидел меня. Он не мешкая вскинул ружье и пальнул ракетой, но я кинулся на землю сразу, как только увидел его затравленный взгляд. В результате снаряд пронесся надо мной и рванул далеко за спиной. Тут, на отроге холма, не было ни камней, ни досок, грунт был ровным и в какой-то мере даже мягким – известковая пыль, поросшая невысокой полынью и ковылем. Это давало мне намного больше возможностей для маневра, хотя проделывать все это с пробитой спиной и ногой – то еще удовольствие.

Видимость тут была значительно лучше, потому что пыль от взрывов уже порядком осела, а дым стелился ниже, вдоль склона. До меня вдруг дошло, что если Дохтер поднимется еще выше, то вообще выйдет из зоны запыленности, и его с гравилета заметит Вершинский. По детям он стрелять не станет, это понятно, но вот Дохтера без затей нахлобучит, это уж как выпить дать.

Пальнув в меня, Дохтер переломил ружье и начал снаряжать его новой ракетой. Он это делал очень неловко, что дало мне возможность вскочить на ноги, и, стиснув зубы от боли, еще немного сократить дистанцию. Когда замок ружья клацнул, я снова бросился на землю, метрах в десяти от Дохтера, даже меньше. Он держал меня на прицеле, но не мог выстрелить, пока я распластался на грунте, как камбала на дне. Наши взгляды скрестились, как у древних