Адаптер - Борис Петров Страница 28

Когда он добежал до стоянки в четырех километрах от пансиона, он никогда не ставил машину рядом, чтобы было меньше записей в логе, Беджан тяжело дышал, а перед глазами висели красные круги. Он понял, что очень устал. Бороться с собой больше не было сил, он сел в машину и задал маршрут наугад, не думая, что следует делать сейчас. Камеры видят его, он сам активизировал режим слежки. Засыпая, он подумал, что все сделал правильно. В его жизни, как и в жизни большинства, не было своего укромного угла, где человек мог бы остаться один сам с собой. Оставался единственный путь спрятаться — заставить систему специально следить за тобой, делать все максимально бессмысленно и глупо. После такого человек получал направление к психиатру для реабилитации, но на короткое время его считали неопасным и бесполезным.

Робот кружил по городу, все ближе подбираясь к границе первого круга, стремясь в старый город, заброшенный после войны, оставленный молчаливым памятником. Новый город располагался в западной и юго-западной части старой Москвы. Кругами это называли условно, по факту они больше напоминали малые княжества со своей границей, инфраструктурой и валютой. Второй круг располагался на северо-западе и частично на севере старого города, границей служила брошенная транспортная артерия старой Москвы, по документам ее называли третьим кольцом, внутри которого начинался мертвый город, огромный памятник, посещали который в основном школьники и студенты третьего и четвертого круга.

Третий и четвертый круг называли Москвабад, по аналогии со старыми городами Средней Азии, канувшими в небытие, как и большинство старых агломераций после войны. Основная часть населения собиралась вокруг главных агломераций, сохранивших свои исторические имена, в память о прошлом величии. На княжества или первый, второй и третий круги делились Казань и Ленинград, раньше он назывался как-то иначе, но Беджан так и не смог найти, постоянно натыкаясь на блокировку. Карта страны сохранила очертания и наименования из прошлого, исчезли малые города и поселки, вымерли до почерневшего фундамента деревни, вся пахотная земля была отдана роботам, за которыми следили вахтовики инженеры и слесари. Чем дальше шла дорога от Москвабада к Уральским горам, тем безлюднее становилась земля. Беджан знал из курса официальной истории, которую преподавали в университете, в школе учили только истории побед и завоеваний, что и в лучшие времена, еще до глобальной войны, за Уральскими горами жило мало людей, и большинство стремилось уехать в центр ближе к Москве и Ленинграду или уехать в другую страну. Думать о том, зачем нужна такая огромная территория, изрытая гнойниками добычи металлов, пустотами под землей, где когда-то был природный газ и нефть, не разрешалось. Люди должны были гордиться и радоваться, что живут в такой большой, а значит Великой стране, сквозь которую шли эшелоны с отходами атомных станций, текли реки сгущенного осадка сточных вод издалека, заполняя пустоты, наливая овраги, котлованы и заливая живые поля.

Ничего этого не могли знать люди, проживавшие в закрытых зонах, микрогосударствах или колониях, подчинявшихся Москве. Люди не хотели ничего знать, удовлетворяясь понятной и справедливой жизнью, зная свое место и свою цену.

Робот вез Беджана по городу, идя по случайному маршруту. Такой простой код мог собрать даже самый глупый школьник, и у Беджана было много заготовок. Раз в полгода он позволял себе вот так кататься по границам зон, не выезжая и не въезжая во второй круг, о третьем и речи идти не могло, его бы затормозили на первых же ста метрах шоссе. Как только камеры ловили его автомобиль, роботу приходило напоминание и указание, и робот послушно менял маршрут. Въехать в запрещенные зоны можно было только при ручном управлении, но быстро приходил блокирующий сигнал с вышки, и машина вставала на месте, беспомощно мигая фарами. Разблокировать автомобиль мог только полицейский наряд.

Он проснулся от настойчивого писка. Звук был невыносимым, высоким и истеричным, Беджан сам установил сигнал, игнорируя настойчивые рекомендации, зная, что другие варианты никогда не разбудят его. Робот встал на границе старого города, нулевого круга, как называли его в шутку чиновники из министерства. Дальше машина ехать не могла, путь был закрыт бетонными блоками, изъеденными временем и ветрами. Влево и вправо уходила разрушенная дорога, высохшая и заброшенная река города, когда-то оживленная и неспящая магистраль внутри неспящего города.

Беджан вышел, шепотом отдав команду, чтобы робот ждал его здесь. Машина послушно встала на стоянке, присоединившись к допотопной зарядной станции. Беджан огляделся, пытаясь представить старый город таким, каким он видел его в хронике и на фотографиях. Ничего не выходило — эта пустынная местность с редкими обломками зданий, вспученным асфальтом, выщербленным временем до вида грязной губки, и больше ничего, сплошная тьма впереди и резкий свет от осветительных мачт позади. Все говорило о том, что надо возвращаться назад, к свету, к жизни, в прекрасный мир первого круга, до которого было всего пятьдесят километров. Беджан знал это и пошел во тьму.

Ему пришлось надеть очки, чтобы не провалиться в трещину в земле или не свалиться в яму, оставленную лихим снарядом. Он до сих пор не мог для себя уяснить, кто и с кем воевал. Всех учили еще с детсада, что страна воевала за свободу со всем миром, возжелавшим погубить священную землю и поработить предков. Первые сомнения в Беджана вложил отец, всегда морщившийся и кашлявший, когда Беджан отвечал заученный урок матери. Мама старалась держаться, изображая лицом каменную статую, но и по лицу камня нет-нет да пробегала тень сомнения и злости. Когда Беджан с классом был на экскурсии в старом городе и впервые увидел брошенный и разрушенный почти до основания город, он спросил, почему его не восстановили, почему бросили самое сердце Родины. Ему никто не ответил, а мать вызвали на собрание в школу, после которого она долго била сына, чтобы он никогда больше не смел раскрывать рот. Ее остановил отец, вернувшись с работы, и они проговорили всю ночь. Отец знал мало и не верил тому, что утвердили как правду. Беджан не сердился на маму, не головой, а другим внутренним чувством, еще не осознанным и пугающим, что мама боялась за него и не знала, как объяснить по-другому. Их воспитывали также из поколения в поколение, не разрешая спрашивать, не разрешая думать, учили молчать, до атрофии собственного Я, до полного слияния с государством.

Он шел сквозь сгущавшуюся темноту. Луну и звезды закрыли тучи, почему-то в этом месте всегда скапливались тучи и часто шел затяжной дождь, будто бы