Утопия-модерн. Облик грядущего - Герберт Уэллс Страница 21

которые могли бы устраивать такие глупости? Это, уж извините, слишком смешно. И с чего это он начал рассказывать мне все эти нелепости? Мы говорили, то есть я говорил, вначале о бесполезности закона о браке, о свободной и естественной жизни, и вдруг его… этого вашего странного приятеля точно прорвало… – Он остановился, чтобы перевести дух. – Нет, нет, никогда не поверю… Это невозможно. Это какая-то гадкая выдумка, разве жизнь может быть похожа на детскую страшилку?.. – Блондин развел руками, окинул меня недоверчивым взглядом и, заметив выходящего из гостиницы ботаника, быстро отошел в сторону, видимо, избегая его.

Я слышал, как он повторил несколько раз подряд:

– Нет, это невозможно… Это невозможно…

По-видимому, он был очень недоволен и рассержен нами. Я видел, как он, выходя из сада, встретился с хозяином, отошел с ним чуть подальше и начал разговаривать, все время подозрительно косясь на нас. Хозяин тоже все время косился в нашу сторону и недовольно покачивал головой. Наконец белокурый незнакомец распростился с ним и вскоре исчез вдали, не махнув нам даже издали в знак прощания своей палкой.

Больше мы с ним, к счастью, не виделись.

Подождав несколько минут и убедившись, что он не возвращается, я стал выяснять у ботаника наше положение.

– Думаю, что нам будет трудно объяснять, кто мы такие, – сказал я в заключение. – Мы находимся здесь потому, что перенеслись в этот мир силой воображения, а это как раз одна из тех метафизических операций, которую очень нелегко признать вероятной. Многие совсем не поверят в возможность такого перехода. Я заключаю, что наши манеры и платье в сравнении с манерами и платьем здешних жителей кажутся весьма непривлекательными. И еще у нас нет ничего, чем мы бы могли объяснить свое присутствие здесь – даже летательного аппарата. Мы не можем также сослаться на странствующую звезду и вообще ни на что, на что принято ссылаться в подобных случаях. У нас нет с собой денег, так как та небольшая сумма золотых монет, которая у нас с вами имеется в настоящую минуту, по нравственным и гражданским законам Утопии должна принадлежать кому-нибудь из местных уроженцев. Я уверен, что нам предстоят осложнения с местными властями из-за этого проклятого номера в гостинице.

– Но почему же вы так думаете? – попробовал возразить мне ботаник.

– Рано или поздно – полагаю, в самом скором времени, – жители Утопии поступят с нами точно так же, как поступают со своими бродягами, – поделился опасением я.

– Если мы до этих пор не найдем себе никакой работы?

– Именно, если не будем совсем ничем заняты.

– Что ж, тогда – надо искать работу, – объявил ботаник.

– Да, работу, – подтвердил я.

Ботаник подпер голову обеими руками и принялся разглядывать даль с возрастающим удивлением.

– Что за удивительный мир, – заметил он. – Странный и новый. Я только теперь начинаю отдавать себе отчет в этой поразительной перемене. Горы те же, да и старик Бристенсток – на месте, но дома и эта дорога, и одежда, и, посмотрите, там, на лугу, какая удивительная машина убирает траву. Вот только… – Он смолк, подыскивая правильное выражение. – …Только кто знает, что мы увидим за поворотом? Кто знает, что может случиться с нами вообще? Мы даже не уяснили пока, кто в этом мире – власть имущие… даже этого – и то не знаем.

– Да, мой дорогой друг, – констатировал я, – мы в полнейшем неведении.

Глава пятая

Провалы в Утопии

§ 1

Старые утопии – за исключением тех, что придерживались «схем размножения» Платона и Кампанеллы, – игнорировали репродуктивную конкуренцию между индивидами, которая и составляет суть жизни, освещая ее лишь от случая к случаю. Бесконечное разнообразие людей, их бескрайняя градация качеств, над которыми играет рука отбора и которым мы обязаны неуправляемой сложностью реальной жизни, молчаливо отодвигаются в сторону. Реальный мир – это огромное полотно хаоса, сотканное из случайностей и неисчислимых сил, в котором люди либо тянут, либо обрывают свою нить. Утопия-модерн, в отличие от предшественниц, не смеет претендовать на изменение этого условия. Можно упорядочить и очеловечить сам конфликтный процесс, но людям все равно остается только выживать или гибнуть.

Большей частью все утопии являются воплощением идеального счастья. Авторы утопий полагают, по-видимому, что счастливая страна не должна иметь истории, что все граждане ее, которых показывает нам автор, красивы и честны, что все они без исключения представляют собой совершенство в умственном и нравственном смысле. Но преподнося нам такие Утопии, авторы забывают, что простая логика заставит нас задать следующий вопрос: что же делать в Утопии с калеками от рождения, с идиотами и сумасшедшими, с пьяницами и порочными людьми, с жестокими безумцами, которые не могут быть полезны для общества? Что там делают с людьми, которые лишены всякой энергии, которые стоят так же низко, как стоят на земле люди праздные, шатающиеся без работы и куска хлеба или просящие подаяние, дрожа от холода, в рваном платье с чужого плеча?

Такие люди в Утопии должны представлять из себя вымирающее поколение – от этой истины никуда не деться. Им на смену должны прийти люди исключительного качества. Лучшие мужчины (насколько таковых вообще можно выделить) должны иметь самую полную свободу государственной службы и равно полную возможность быть отцом. И каждый должен быть открыт для утверждения себя достойным господства.

Роль Природы в этом процессе состоит в том, чтобы убивать более слабых и глупых, сокрушать их, морить голодом, подавлять их, используя в качестве своего оружия более сильных и хитрых. Но человек есть неестественное животное, бунтующее дитя природы, и он все более и более восстает против суровой и капризной руки, воспитавшей его. Он с растущим негодованием смотрит на легионы страждущих бесплодных жизней, которые его род попирает в своем восхождении; в Утопии-модерн он вознамерится изменить древний закон. Неудачники больше не должны страдать и гибнуть, чтобы не умножилось их потомство, но не должно и размножаться племя неудачников, чтобы не страдать и не гибнуть, подталкивая к той участи и всю человеческую расу.

Здесь уже нет нужды пускаться в споры о том, что ресурсов мира и энергии человечества, будь они организованы разумно, вполне достаточно для удовлетворения всех материальных потребностей каждого живого человеческого существа. И если можно сделать так, чтобы каждый человек жил в состоянии разумного физического и умственного комфорта, без воспроизводства низших типов, то нет никаких причин, по которым это не должно быть обеспечено. Но в жизни должно остаться какое-то соревнование, чтобы определить, кого вывести за скобки, а кого утвердить и приумножить. Что бы мы ни делали, человек останется соревнующимся существом, и, пускай нравственная и интеллектуальная подготовка может изменять и расширять его представление об успехе и подкреплять его утонченностью и гуманизмом, никакая утопия никогда не избавит его полностью от эмоциональной драмы борьбы, от ликования и поражений, от гордыни, унижения и стыда. Успехи и неудачи – такие же неизбывные константы, как пространство и время.

Но мы можем многое сделать предпринять более терпимой. На Земле, при всей расточительности милосердия, борьба многих людей на дне общества сводится к стремлению, порой принимающему безобразные формы, наесться, отвоевать жилой угол и облачиться потеплее. Смерти от холода и голода, как хочется верить, ныне более редки, чем прежде, но все равно многим людям достаются аварийные жилища, плохая и скудная еда, обноски вместо нормальных нарядов.

В Утопии-модерн такому печальному положению вещей будет, несомненно, положен конец. Она будет настаивать на том, чтобы каждый гражданин имел надлежащее жилище, хорошее питание и отменное здоровье, был достаточно чист и хорошо одет; на этом главном требовании и будут основаны утопические законы о труде. Выражаясь формулировкой, что знакома всякому, интересующемуся вопросами социальных реформаций, Утопия-модерн будет поддерживать уровень жизни. Любой дом, не являющийся общественным памятником, который не соответствует высоким стандартам здоровья и удобства, утопическое государство немедленно снесет, свалит в кучу материал и возьмет с владельца плату за работу; любой дом, чрезмерно заселенный или антисанитарный, будет каким-либо действенным образом – прямо или косвенно, – экспроприирован, расселен и очищен.

И любой гражданин, бедно одетый, оборванный и грязный, или откровенно нездоровый, или бездомный, или каким-либо иным образом заброшенный и покинутый, будет браться под опеку