Утопия-модерн. Облик грядущего - Герберт Уэллс Страница 14

торговля есть побочный продукт, а не существенный фактор общественной жизни, что собственность есть пластичная и изменчивая условность, а стоимость способна к безличному обращению только когда к ней предъявлены самые общие требования. Богатство измерялось биржевыми мерилами. Общество рассматривалось как почти безграничное число взрослых индивидуумов, неспособных ни к каким иным союзам, кроме деловых товариществ, а способы конкуренции считались неистощимыми. На таком зыбучем песке и выросло здание, которому старались придать вид солидности, точной науки – со своим «научным жаргоном» и законами.

Наше освобождение от этих ложных представлений благодаря деятельности Карлейля, Рёскина и их последователей – более кажущееся, чем действительное. Старая громада все еще давит нас, разные строители подправляют и перестраивают ее, местами подставляют под нее подпорки и даже порой слегка облагораживают фасад. Вывеску со словами «Политэкономия» закрасили, вместо нее теперь другая: «Инновационные Экономические Науки». Но от старой версии они отличаются разве что беспродуктивностью пестования всяческих адамов смитов[17] и отказом от уймы неверных обобщений (на новые, по-видимому, просто нет умственных сил). В дебрях этих наук мы на Земле блуждаем, точно в лондонском смоге, и ничего не находим там помимо неудобств; их типичные представители расположены к популизму и кликушеству, требуют уважения к себе как к экспертам и рвутся к скорому политическому использованию своего положения. Что касается Ньютона, Дарвина, Дальтона, Дэви и Адама Смита – эти хотя бы не играли в знаменитостей, а оставались просто философами и учеными.

Однако даже в своем нынешнем явно нездоровом и неэффективном состоянии корпус экономических наук должен продолжать борьбу. Пусть пока в этих науках мало, собственно, научности, а больше плавающей в мутной водице статистики, ничего не поменяется, покуда изучение общественных союзов, а также основ организации производства с твердой опорой на географию и физику не создаст возможность построить для экономической науки прочный фундамент.

§ 4

Заметьте: все прежние Утопии были сравнительно небольшими государствами. Та же платоновская Республика, к примеру, была меньше обыкновенного английского города, и никакого различия не делалось между семьей, общиной и государством. Платон и Кампанелла – хотя последний и был христианским священником – возводили коммунизм в крайнюю его степень, даже устанавливали коммунистическую общность мужей и жен – эта идея доведена была, наконец, до применения в скандально известной коммуне Онайда[18]. Коммуна ненадолго пережила своего основателя, по крайней мере, в том, что касается коммунизма, ввиду сильного индивидуализма ее сынов. Томас Мор тоже отвергал частную собственность и устанавливал полную общность, а из утопистов, появившихся в эпоху Виктории, к тому же склонялся Кабе. Но коммунизм Кабе был коммунизмом типа «свободного товарооборота»: вещи становились вашими только после того, как вы их реквизировали. По-видимому, то же самое предлагает и Моррис в своей утопии. По сравнению с предтечами у Беллами и Морриса больше чуткости по отношению к индивидуализму, и они так далеко отходят от прежнего единообразия, что можно даже усомниться, будут ли впредь писаться коммунистические утопии. Такая утопия, как та, которую я предлагаю читателям, написанная в начале двадцатого столетия, после почти векового спора между коммунизмом и социализмом, с одной стороны, и индивидуализмом с другой, является как бы своего рода выводом, или заключением, этого спора. Обе стороны так перекроили и настолько изменили свои первоначальные программы, что, по правде говоря, выбор между ними был бы труден, если бы не ярлыки, все еще приклеенные к их вождям. Мы, принадлежащие к последующему поколению, ясно видим: по большей части спор разгорался из-за смешения вопроса количественного с качественным. Беспристрастному наблюдателю ясно, что как индивидуализм, так и социализм, доведенные до крайности, являются чистейшей нелепостью. Первый превратил бы людей в рабов богатства и насилия, второй сделал бы их рабами государства, а истинный, разумный путь пролегает между этими двумя крайностями и далеко не по прямой линии. К счастью, прошлое мертво и давно хоронит своих умерших, и в наши функции не входит решать, на чьей стороне победа. В те самые дни, когда политический и экономический строй жизни становится все более социалистическим, идеал человечества отчетливее склоняется в сторону индивидуализма.

Государство должно прогрессировать, оно не может стоять на месте, и это значительно усложняет задачу всех создателей утопий. Мы должны касаться не только вопросов провизии и одежды, порядка и здоровья, но и инициативы отдельных лиц, для которой должно быть отведено свое поприще. Фактором развития является индивидуализм, но существует он только благодаря инициативе и ради нее; индивидуализм – это метод действия инициативы. Каждый человек в меру своего индивидуализма нарушает закон, установленный прецедентами, уходя от общих формул и прокладывая новые тропы в мире идей.

Как следствие, государству, представляющему массу и озабоченному лишь сохранением посредственного большинства, немыслимо производить удачные опыты, вводить разумные нововведения и насыщать общественную жизнь новыми смыслами. В противоположность индивидууму, государство – видовое понятие. Индивидуум исходит из вида. Он производит свой жизненный опыт; если не успевает этого сделать – умирает, и его потенциал обнуляется, если успевает – оставляет по себе некий след, запечатленный в его потомстве и в творениях.

Биологически вид представляется аккумуляцией опыта всех следовавших друг за другом индивидуумов – от самого начала истории, – и мировое государство современного утописта в экономических своих проявлениях должно быть выводом из экономического опыта, над коим индивидуальная инициатива будет продолжать вершить надстройки – чтобы погибнуть при неудаче или слиться с не подверженным смерти мировым государственным организмом. Сей организм и является универсальным законом, общим для всех ограничением, поднимающейся постепенно платформой, на которой стоят отдельные индивидуумы.

В этом идеальном представлении всемирное государство – единственный собственник всех земель, а все муниципалитеты и остальные органы правления находятся в зависимости от него. Государство-доминант и его субординаты заведуют всеми источниками энергии, что разрабатываются или непосредственно ими, или через посредство арендаторов, фермеров или агентов. Энергия будет применяться к различным потребностям. В распоряжении государства всецело находятся эксплуатация угля и электрической и водяной силы. Государство заботится о поддержании в порядке путей сообщения и о быстром и недорогом судопроизводстве, оно же служит «передаточным колесом» для планеты, так как доставка и распределение труда, контроль и управление добывающей промышленностью, плата и забота о здоровье и силе поколения, чеканка монет, установка мер и весов, поощрение исследователей, вознаграждение за убытки, причиненные невыгодными коммерческими предприятиями, которые служат благу всей общины – все это находится в ведении и обязанности государства. Оно же выдает, когда понадобится, субсидии критикам и авторам, поощряя просветительские и культуртрегерские процессы.

Таким образом, развиваемая энергия может быть уподоблена атмосферным осадкам, выпадающим на горы, которые, будучи морскими испарениями, в конце концов все равно возвратятся в море. Они образуют речные системы, питающиеся из массы источников – точно так же индивидуальная инициатива и борьба стремятся к одной цели. С нашей, человеческой, точки зрения горы и моря созданы для жилых зон, которые находятся между ними. Мы вправе думать, что и государство создано для отдельных личностей. Государство существует для индивидуума, закон – для свободы, мир – для опытов, исследований и трансмутаций.

Вот те основные положения, которые служат незыблемыми устоями для Утопии-модерн.

§ 5

В рамках очерченной мною схемы, где государство – источник всей энергии и наследует у самого себя, какова будет природа частной собственности отдельных граждан? В нынешних земных условиях человек без всякой собственности лишен свобод; размеры его собственности как бы служат мерилом его раздолья. Без всякого имущества, особенно без крова и пищи, у человека нет выбора, кроме как взяться за добычу этих вещей; он находится в рабстве своих потребностей до тех пор, пока не заполучит собственность для их удовлетворения. Но обладая некоторым достатком, человек может делать многое – например, взять двухнедельный отпуск, когда захочет, и попробовать то или иное новое отступление от своей работы; при достатке большем он может устроить себе год, свободный от хлопот и отправиться на край земли; при гораздо большем достатке он может приобретать сложную технику и пробовать любопытные новинки, строить дома и разводить сады, открывать предприятия и проводить эксперименты в целом. Очень скоро в условиях Земли собственность индивидуума может достичь таких размеров, что его свобода начнет угнетать свободу других. Здесь мы снова упираемся в вопрос