Штурм бездны: Коллаборация - Дмитрий Валентинович Янковский Страница 13

Стало очевидным, что пока я невидимка для тварей. Грохот подводных взрывов не позволял меня слышать, расстояние не позволяло меня видеть, запахи от меня не могли распространиться дальше нескольких метров, а сонары не только имели ограниченный радиус действия, но и все они пока были направлены в другие стороны, о чем говорило отсутствие тревожного сигнала, который подал бы вычислитель костюма, попади я в сканирующий луч.

Как-то от Вершинского, светлая ему память, я услышал китайское слово «у-вэй». Понятие, означаемое им, меня удивило. Это было как бы бездействие, но не такое, как лень, а совсем другое. Действие, выраженное в бездействии, то есть, осознанный отказ от активности, ввиду ее бесперспективности. Мне оно тогда сложным показалось, и не особо нужным, но сейчас ярко вспомнилось. Пришло очевидное осознание, что абсолютно любое предпринятое мной действие приведет меня к неминуемой смерти.

Стрелять? Нет. Первые же выстрелы выдадут мое местоположение, и у меня в одиночку просто не хватит огня отбиться от тварей, когда они скопом на меня со всех сторон кинутся.

Врубить водометы и броситься наутек? Некуда тут бежать, вот, в чем проблема.

Я замер в полной неподвижности, продолжая солдатиком погружаться в чернеющую под ногами бездну. Сонар включать было нельзя, он меня выдаст, поэтому я не мог узнать глубину под ногами. Там могло быть меньше километра, могло быть больше, а могло оказаться все три километра, как нефиг делать. Но сейчас это почти не имело значения. На грибковом дыхании глубина не страшна, поскольку кровь не насыщается азотом. Да, давление может быть чудовищным, но если полностью выдохнуть из легких остатки воздуха, а шлем затопить водой, сжиматься в костюме будет почти что нечему, ведь наше тело почти полностью состоит из той же несжимаемой воды.

Я осторожно выдохнул, уже чувствуя, как грудь сжимает тисками, а затем включил затопление шлема. Как только вода заполнила его до конца, мир размылся и исказился – наши глаза плохо приспособлены к подводному зрению. Но тут же сработал оптический корректор забрала шлема, адаптировав ход световых лучей таким образом, чтобы вернуть зрению нормальное восприятие.

Становилось все темнее, сердце работало все более натужно, на него ведь тоже давило снаружи. Меня охватил приступ паники, но я вовремя сориентировался и подавил его инъекцией психотропного препарата, затем добавил инъекцию сердечного стимулятора. Стало легче, но ненамного.

Меня словно пеленали все туже. Кровь из периферийных сосудов выдавливалась давлением глубины, из-за чего кожа стремительно холодела и немела. Я знал, что некроз не начнется раньше, чем через час, но все равно было очень уж неприятно.

Зато показания радара радовали. Все твари, способные подняться на малые глубины, пытались атаковать караван, а на моем эшелоне и ниже не было никого, лишь на пределе обнаружения радара полыхала жирная капля «Барбары» и рыскали искорки ее мобильного охранения, в основном состоящего из «ГАТ-120».

Пришло понимание, что чем глубже я окажусь, тем меньше тварей меня сможет достать, на этом была основана некогда придуманная нами тактическая схема «эшелон 1000». Правда, твари в глубине водятся намного более крупные, но все же их меньше, это было важно хотя бы с психологической точки зрения. Когда радар на эшелоне не мельтешит метками, тогда и думать проще, и волосы по всему телу не стремятся встать дыбом.

Показания глубиномера, спроецированные на акриловое забрало шлема, постепенно увеличивались, и я их отключил – это не давало никакой полезной информации, лишь действовало на нервы. Но свет солнца проникал в толщу вод все труднее, из-за чего вокруг сгущался неприятный тревожный сумрак. Его-то не отключить, слишком опасно врубать нашлемный фонарь. Проще закрыть глаза, но и этого нельзя было делать – надо следить за метками на радаре. Впрочем, какой в них смысл? Ну, увижу я приближающуюся торпеду, что это мне даст? Стрелять в нее? Ну, уничтожу я одну или две, остальные все равно подтянутся по эшелону и накроют меня.

В общем, я закрыл глаза, и сразу стало легче. Возникло ощущение, что я, будучи туго стянутым эластичными жгутами, парю в бесконечном пространстве. Мозг, разогнанный стимулятором, ярко рисовал воображаемые картины, и я стал погружаться в подобие ступора, пока меня из него не вывел искаженный водой голос Чернухи, раздавшийся в наушниках шлема. Я ничего не понял и передал жестами:

«Шлем затоплен, говори жестами».

Тут же по монитору пробежали изумрудные буквы:

«Сообщи обстановку».

«Погружаюсь. – ответил я. – Пока удается не демаскировать себя. Встретишь Бака, поблагодари от меня за отличную идею».

«Иди к дьяволу, – возникли новые буквы. – Только твоего ныться сейчас не хватало. У нас тут тяжелый бой. Нет возможности провести спасательную операцию».

Это и так было понятно. Кто сунется в воду, когда кругом биотехов, как фрикаделек в супе? Но главное – это повредит выполнению боевой задачи.

«Дно далеко?» – спросил я.

«1200», – возникли цифры на мониторе.

Я сглотнул. Читая сообщения я не заметил, как стало совершенно темно, словно я не в океан погружался, а в бочку с дегтем.

«Работайте, я пока в норме, подожду, когда отобьетесь», – передал я.

«Иди в жопу, пожалуйста, с такими советами, – посоветовала Чернуха. – С базы „С-30“ уже выслали батиплан, и еще один идет с Кубы, но ему дальше. Сиди тихо. Если не спалишься, мы тебя вытащим».

База «С-30» располагалась на Барбадосе, это от нас более, чем в трехстах километрах. Батиплану даже на форсаже не удастся преодолеть это расстояние быстрее, чем за час. Я подумал впрыснуть еще успокоительного, но воздержался. Это подавит рефлексы. Надо просто взять себя в руки.

«Пока твари не обращают на меня никакого внимания. – Я решил приободрить Чернуху. – Все в норме. Держусь».

Наконец, я достиг дна. Кожа так онемела и потеряла чувствительность от давления, что я грунт не осязанием ощутил, а скорее вестибулярным аппаратом, из-за остановившегося погружения. Теперь имело смысл вернуть показания глубиномера на монитор, он показал тысячу сто метров ниже уровня океана.

Я зажег подсветку экрана коммуникатора на руке, чтобы иметь хоть какой-то источник света. Торпеды его уж точно не засекут, слишком тусклый, я и сам с трудом мог разглядеть пальцы вытянутой руки. Но хоть какое-то представление можно составить об окружающем пространстве.

Вокруг оказалось на удивление мало ила, так, словно пыль висела в комнате, искрясь в луче солнечного света. Дно было каменистым и сильно изрезанным, и это не камни были, а именно складки поверхности. Такое ощущение, словно тут волнами разливалась лава и моментально затвердевала. Но почти сразу я наткнулся на выступы и другой формы, похожие на торчащие вверх пальцы уснувшего великана. Разглядеть что-то можно было лишь в радиусе полуметра, но все равно, это так жутко выглядело, что аж бугры пошли по позвоночнику.

«Барракуда меня дери», – подумал я.

Я сделал несколько неуверенных шагов, пользуясь приличной отрицательной плавучестью, и почти сразу рухнул в расщелину, глубиной метра три и шириной едва метр. Я подумал, и решил включить нашлемный фонарь, ненадолго, только чтобы осмотреться.

«Из расщелины свет все равно не распространится далеко», – попытался я успокоить сам себя.

Луч упруго ударил во тьму. Трещина тянулась вдаль, дальше виднелось разветвление, и я понял, что вулканическая порода тут треснула при охлаждении, и этими трещинами тут все дно покрыто, напоминая землю, пересохшую после ливня. Целый лабиринт. Жуткий, совершенно чуждый всему человеческому.

«К тому же с Минотавром в центре, – подумал я, глянув на каплю „Барбары“ впереди. – Хотя, Минотавр был один, а тут еще и вокруг него полно монстров».

На самом деле, справедливости ради, следовало признать, что мобильное боевое охранение «Барбары» было жиденьким. С десяток «ГАТ-120» и все. Ракет на ее туше, кстати, совсем не осталось, ни одной метки – все выпустила по гравилетам. Это, кстати, меня успокоило – Чернуха была в относительной безопасности. Скорее всего ее, Бодрого и Блица уже эвакуируют на эсминец с поврежденного гравилета.