Последний архив - Андрей Петров (petrov) Страница 11

Рука Кадета почти коснулась голограммы, когда воздух в зале загустел. Не метафорически — буквально стал плотнее, тяжелее, словно насыщенный невидимыми частицами. Дышать стало труднее даже через фильтры скафандров.

— Стой! — рявкнул Волков, но голос прозвучал искажённо, растянуто, будто пройдя через толщу воды.

Кадет замер, рука зависла в сантиметре от светящейся фигуры Крамер. Голограмма улыбалась — терпеливо, почти материнской улыбкой учителя, ждущего, пока ученик решится сделать первый шаг.

— Не бойся, — сказала она, и её голос тоже звучал странно, словно доносился одновременно отовсюду и из глубины сознания. — Прикосновение не причинит вреда. Это всего лишь свет. Но свет, который помнит. Свет, который учит. Свет, который преображает.

— Что... происходит? — Гремлин проверила показания сканера, её движения были замедленными, словно она двигалась под водой. — Плотность воздуха увеличилась на тридцать процентов. Это невозможно в замкнутом пространстве. Откуда дополнительная масса?

— Мы... готовим... атмосферу, — произнесла Лета. Её голос звучал увереннее, паузы между словами сокращались, словно древний механизм постепенно вспоминал, как функционировать. — Для полного... погружения... необходимы определённые... условия. Вы же хотите... не просто увидеть... но понять? Не просто узнать... но почувствовать?

Проекторы вокруг них начали вращаться. Медленно, почти незаметно, но Волков чувствовал движение каждой клеткой тела — лёгкое головокружение, дезориентация в пространстве, ощущение, что сама реальность становится текучей.

— Кадет, отойди от неё, — приказал он, делая шаг вперёд.

Но шаг получился странным — слишком лёгким, словно гравитация ослабла. Или усилилась? Он не мог определить. Тело двигалось неправильно, словно законы физики переписывались на ходу.

— Алексей! — в наушнике раздался встревоженный голос Док. — Что у вас происходит? Ваши показатели... они флуктуируют. Пульс то замедляется до тридцати, то подскакивает до ста восьмидесяти. Мозговая активность...

Голос утонул в статике. Потом вернулся, но искажённый:

— ...альфа-волны зашкаливают... это похоже на глубокий сон, но вы явно бодрствуете... Алексей, выбирайтесь оттуда!

— Пытаемся, — ответил он, но не был уверен, дошли ли его слова.

— Начнём... с простого, — голограмма Крамер отступила назад, её фигура начала расплываться, превращаясь в облако светящихся частиц. — Первый экспонат. Цивилизация КЦ-4471. Проксима Центавра б. Возраст записи — триста семьдесят два земных года. Кристаллические формы жизни. Прекрасные. Хрупкие. Обречённые.

Свет в зале померк. Соты на стенах погасли одна за другой, словно глаза умирающего великана. Последним исчез свет проекторов, оставив их в абсолютной темноте.

Темнота была не просто отсутствием света — она была субстанцией, плотной и осязаемой. Волков почувствовал, как она просачивается через фильтры скафандра, обволакивает кожу, проникает в лёгкие. Даже фонари на шлемах не могли пробить её — лучи света словно вязли в этой первородной черноте.

— База, приём! — он переключился на связь. — Герц, слышишь?

Статика. Потом, сквозь помехи, обрывки слов:

— ...жу... сигнал... ается... что у вас?

— Потеряли визуальный контакт. Проекторы начинают демонстрацию.

Связь оборвалась. Но не резко — она словно растворилась, истончилась до полного исчезновения, как нить, слишком долго находившаяся в кислоте.

И тогда началось представление.

Сначала — точка света в черноте. Крошечная, не ярче далёкой звезды. Она пульсировала, словно билось микроскопическое сердце. Потом появилась другая. Третья. Десятки, сотни, тысячи точек, каждая со своим ритмом, своей частотой пульсации.

— Красиво, — выдохнул Кадет, и в его голосе звучало благоговение ребёнка, впервые увидевшего звёздное небо.

Точки начали двигаться. Медленно, величественно, описывая спирали и эллипсы. По мере движения они росли, обретали форму, и Волков понял — это не абстрактный узор. Это существа.

Кристаллические формы жизни, каждая размером с человека. Их тела были чудом природной геометрии — идеальные грани преломляли несуществующий свет, создавая радужные блики. Внутри каждого кристалла пульсировало ядро энергии, похожее на пойманную звезду.

Они не просто двигались — они танцевали. Сложный, математически выверенный танец, где каждое движение было частью великого уравнения. Кристаллы сближались, их сияние сливалось, создавая всё более сложные узоры — фракталы из живого света.

— Кремниевая основа... фотонные процессы метаболизма... — голос Леты звучал теперь отовсюду и ниоткуда, словно сама темнота обрела речь. — Они общались светом. Думали светом. Были светом, обретшим разум. Их язык — это спектр. Их поэзия — преломление. Их любовь — резонанс.

Танец ускорялся. Кристаллические существа сближались, их грани соприкасались, порождая каскады новых цветов. Это было больше, чем движение — это было существование в чистом виде, жизнь как искусство, искусство как единственная форма бытия.

А потом Волков почувствовал это.

Вибрация.

Сначала едва заметная, на грани восприятия. Лёгкая дрожь в кончиках пальцев. Потом сильнее — неприятное дрожание в костях. Она не шла извне — она зарождалась внутри, в самом костном мозге, резонировала с кальцием скелета.

— Что за... — Моряк схватился за шлем, его голос срывался. — Моя голова... черт, она гудит как колокол!

— Резонансная частота их мира, — пояснила Лета с безучастностью учёного, описывающего лабораторный эксперимент. — Семь целых три десятых герца. Они эволюционировали в ней миллионы лет. Каждая клетка их тел была настроена на эту частоту. Они жили в ней, как рыбы в воде. И погибли от неё, как рыбы в кипятке.

Вибрация усилилась. Волков почувствовал, как его зубы стучат друг о друга, как внутренние органы дрожат в своих полостях. Кристаллические существа в проекции тоже ощущали изменение — их движения стали беспорядочными, паническими.

По идеальным граням побежали трещины. Тонкие линии разломов, похожие на молнии, застывшие в хрустале. Но они продолжали танцевать — быстрее, отчаяннее, словно пытаясь обогнать собственное разрушение.

Треск. Один из кристаллов раскололся пополам, брызнув фонтаном радужных осколков. Из разлома вырвался свет — чистый, белый, ослепительный. За ним другой. Третий.

И Волков услышал их смерть.

Это не был звук в обычном понимании. Кристаллы кричали всем спектром — от инфразвука до ультрафиолета. Их агония была симфонией разрушения, где каждая нота означала гибель уникального сознания.

— Сделайте что-нибудь, это... должно прекратиться! — Гремлин упала на колени, зажимая уши руками в тщетной попытке заглушить звук, идущий изнутри её собственного тела.

— Их солнце изменило частоту излучения, — продолжала Лета, не обращая внимания на страдания людей. — Микроскопическое изменение. Сдвиг на одну миллиардную долю герца. Звезда постарела, её ядро сжалось на долю процента. Но этого хватило. Резонанс, который создал их за миллионы лет эволюции, стал резонансом, который уничтожил их за семнадцать минут.

Кристаллы умирали массово теперь. Каждый распад порождал ударную волну, которая разрушала соседей. Цепная реакция смерти, лавина энтропии.