Солитариус - Елена Пя Страница 8

– Это значит, что ты перенёсся сюда целиком, вместе с телом. А из домашнего слоя, выходит, пропал без вести. Тебя ищут, скорее всего.

Последнее заключение поразило мальчика до глубины души. Глаза у него потемнели, губы дрогнули.

– А как же мама? Она думает, что я потерялся, да? Она плачет?

– Ну что ты, не волнуйся! – Девушка наклонилась, поцеловала его в макушку и стала гладить по волосам. – Ей, наверное, сказали что-нибудь другое. Например, что ваш класс забрали на экскурсию. Её убедили, что всё в порядке, а скоро ты вернёшься, и она не успеет испугаться! Веришь?

Мальчишка потёр нос.

– Верю.

– Дай обниму.

Пока они обнимались, Дрозд отвлёкся на старика, но тот за полчаса стал ещё кислее прежнего. Казалось, эта гармония между молодой женщиной и маленьким ребёнком раздражала его до крайней степени.

– Ты как Русалочка, – сказал, успокоившись, мальчик. – Только наоборот.

– Русалочка?

– Ну да. Она отдала свой хвост в обмен на ноги, чтобы выбраться на сушу. А ты с Поверхности попала сюда, как в море. И вот…

– Ты знаешь эту сказку?

– Она для девчонок, – насупился мальчишка. – Но мне мама читала.

Девушка потянула покрывало вверх, словно приподнимая подол длинной юбки, и скептически оглядела свои миниатюрные ступни.

– Русалочка намного сильнее меня. Каждый шаг причинял ей боль, но она всё-таки ходила.

– Я знаю. Она пошла за принцем.

– Верно. За принцем.

Невесть отчего, но Дрозду стало неловко вслушиваться в их беседу. Он поднялся и стал кружить по комнате, пока не провалился одной ногой в дыру, скрытую толстым ковром.

Это никуда не годилось.

«Как же она здесь ездит на своей коляске? Разве так можно?»

– Я исправлю, – тихо, сам себе сказал Дрозд.

Но тут его осадили:

– Даже не думай, парень, – это вредный старик впервые подал голос. – Там половину пола разбирать и перестилать. Уверен, что он через пару дней не обрушится снова? Вид-то у тебя не шибко довольный жизнью…

Он закашлял, спрятал бороду в высокий воротник и уткнулся лбом в спинку дивана, прижав колени к впалой груди, но Дрозд успел уловить блеснувшие под кустистыми бровями боль и понимание – они хотели спрятаться, скользнули по щекам и утонули в морщинах.

Мальчишка словно только теперь старика и увидел. Подлез к нему, принялся рассматривать – неисправимый он всё-таки прилипала! – потом задрал подбородок и задумчиво похмурился на рисунок с дроздом.

– Она тоже как будто из сказки. Я читал… только плохо помню…

– «Синяя птица», Морис Метерлинк, – бросил Дрозд. – Изначально это была пьеса.

– Когда-нибудь я её найду, – заявил мальчик. – Для всех.

Дрозд покачал головой и, отвернувшись, принялся изучать население книжных полок. Уходить внезапно расхотелось. Время замедлилось, распушило шерсть и свернулось в клубок, убаюканное дождём. Тишина старого дома с его маленькими неудобствами, латунным рукомойником, жёлтыми книгами в коленкоровых переплётах, навесом от дождя и спокойными голосами, говорящими о чём-то, что давным-давно было очень важным, – всё это действовало на Дрозда исцеляюще. Словно ночью он был раздроблен на множество осколков, раскалённых добела и разбросанных где попало, а теперь его склеили, замазали швы и зажгли внутри мягкий огонёк. Тёплая собранность в самом себе, бережная благодарность к каждой капле жизни внутри – вот состояние, к которому должен стремиться настоящий Возводел. И Дрозд почти ухватил его, ощущая, как душа оправляет помятые синие пёрышки, как вновь начинает биться птичье сердце…

Иногда трещины зарастают, прорехи затягиваются, засохшие деревья вновь начинают плодоносить – были примеры, Дрозд знал это.

Иногда больные выздоравливают…

– Нам пора, – сказала девушка, очутившись рядом с ним и беря его за руку. – Так хорошо, что ты пришёл.

Дрозд покраснел и отступил на шаг, пряча ладонь за спину. Потом подумал, что последний жест получился невежливым, и покраснел пуще прежнего. Потом вспомнил о словах, услышанных ещё на улице: «Мы тебя очень ждали», – и окончательно растерялся.

– Надо отвести их домой. Их обоих, понимаешь? Но они из разных слоёв, а я ещё плохо здесь ориентируюсь, к тому же ты…

Она замолчала, очень странно и неопределённо глядя на него снизу вверх.

«Они знают, что я Крылатый? – удивился Дрозд. – Они не могут, это известно только маме. Но иначе никак не объяснить то, что им так понадобилась моя помощь…»

– Мальчик боится, что родители потеряют его. Ты и сам слышал. А старик… – девушка понизила голос. – Мне за него страшно. Кажется, он нарочно сбежал от семьи и вот-вот может решиться на… ужасное. А у него дома жена старенькая и дети, которые очень его любят.

Дрозд осторожно покосился на деда: тот скрючился на диване и весьма бездарно притворялся, что спит.

– Это он сам про них рассказал? Или ты его мысли тоже читаешь?

– Я просто не сомневаюсь. А ты бы выбрал для него другую судьбу, если б мог?

Она прищурилась, и в её взгляде проступило нечто сродни снисходительному, полунасмешливому вызову, но суровые прозрачные глаза по-прежнему не вязались с новым, вылепленным для Приграничья лицом. Говорят, глаза у человека всегда остаются прежние, из настоящей жизни…

И Дрозд узнал её.

Глава IV. Когда тебя выбирают

Он часто думал: почему не существует специального названия для людей, которым стыдно поступать хорошо? Если оно и существовало, Дрозд не слышал о нём. Но точно знал, что подобный стыд – не миф.

Разве ни у кого больше так не бывает? Когда сознание ясно видит то, что правильно, и всё существо рвётся к добру – помочь, обнять, проявить себя с лучшей стороны, исправиться – но рядом с этим воодушевлённым существом вдруг набухает, как клещ, кто-то жалкий, злой и одновременно застенчивый до безумия. И ему действительно стыдно – стыдно быть достойным, стыдно заслуживать чего-то. Как будто ты обязан оставаться на дне и предоставить другим священное право презирать или ненавидеть тебя. Как будто ты слишком заразный, и тебе нельзя прикасаться к этому добру.

Сейчас наступила именно такая минута. Маленький уродец, который до смерти испугался, что посмеет быть хорошим, в один миг возвёл перед Дроздом высоченную стену. И через неё было не перелезть.

– Вы ошиблись, – обречённо выдавил Дрозд, прекрасно понимая, что делает только хуже самому себе. – Я ничем не могу быть полезен. Вы, должно быть, ждали… ждёте кого-то другого… Уверен, он вот-вот явится. А я… Извините.

И он попятился прочь от этих грустных глаз, от инвалидной коляски, от обёрнутых пледом ног, от книг, чайного сервиза, дырки в полу. От мальчика, который