Солитариус - Елена Пя Страница 7

Потом стало стыдно уже за свою болтливость, но засвистел чайник, и оставалось только плюнуть на всё, скрипя от досады зубами.

На стене, над объёмистым ведром, красовался пузатый латунный рукомойник с резным язычком и крышкой как от кастрюли – старинная с виду вещь, такими сто лет никто не пользовался, но всё же вот мыльница на крышке, и мыло в ней скользкое, пахнущее мятой, и язычок скрипит, выпуская тёплую воду.

Дрозд, хлопая кулаком по штанине и чувствуя себя неуместным, как клякса на листе бумаги, шагнул в гостиную – и сразу увидел в рамке над диваном цветной рисунок: изящная маленькая птица расправляла тёмно-индиговые с графитовым отливом крылья, тянулась клювом к небу…

– Зачем это… тут висит?

– Просто так. Синий каменный дрозд – красивый, правда? Он поёт на скалах, когда идёт дождь и другие птицы молчат.

Подойти к рисунку ближе было невозможно: на диване устроился дед и буравил Дрозда глазами с самым неприязненным видом. Своего места он не покинул, даже когда остальные сели за стол, накрытый ажурной белой скатертью. Никто не начинал разговора, ни о чём не спрашивал, как будто они собирались вот так, вместе, уже сотый раз. От заварника с облачком пара поднимался аромат чабреца и корицы – чайничек был асимметричный, природного земляного цвета и с узорами из листьев, во вкусе тёти Нины. И он, конечно, являлся главой целого керамического семейства: рядом стояла грушевидная сахарница, кривенькие блюдца выстроились вокруг, гордые тем, как красиво лежали на них абрикосовые косточки и рассыпчатое печенье.

В какой-то момент Дрозду стало всё равно. Какое ему дело до цветочницы, до девушки, до мальчика с его дурацким пояском и тем более до этого неприятного старикана? Одна чашка. Он выпьет одну чашку чая, поблагодарит и уйдёт.

Дрозд отгородился от всех – мастерство, которым он владел в совершенстве – и стал слушать, как поскрипывает форточка. Лампа на улице продолжала покачиваться. Стучали, понемногу выдыхаясь, капли по навесу…

Когда-то давно, на Поверхности, семья Дрозда тоже жила в старом доме – правда, не в частном, а в деревянной двухэтажке на четыре квартиры. Соседские дети стыдились этого, но Дрозду дом нравился. Иногда бывает приятно почувствовать себя самую малость беднее и проще, чем на самом деле. Когда тебе чего-то не хватает, какой-нибудь мелочи – но ты прекрасно обходишься и без неё, даже наслаждаешься тем, что ты мог бы, если б захотел, но не особо-то и хочешь. Есть особое удовольствие в том, что у тебя замёрзли ноги и приходится натягивать шерстяные носки, а попасть на балкон можно, только если перелезешь через кровать, которая стоит поперёк, потому что никуда больше не влезла; что за водой надо бегать к колонке, а окна каждую зиму заклеивать скотчем.

Все эти действия напоминали ему о бережливости и борьбе. Каждое утро, каждый день сохраняй что-то, спасай – или преодолевай. И внутри, и снаружи – просто ребёнку, конечно, было проще понять это на примере заклеенной рамы, чем в общих выражениях. Ему нужна была планета, которую можно приводить в порядок – как у Маленького принца. Кого бы он спасал, если бы они вдруг переехали в новую квартиру с пластиковыми окнами? А поход на балкон? Разве стал бы он вообще проживать каждый поход на балкон так же, как раньше?

Чай остывал: Дрозд не пил его, просто водил пальцем по волнистому ободку чашки. Хорошая работа. Кем бы ни был изготовивший это Мастер-Возводел, на сердце у него сейчас, наверное, спокойно, безветренно и чисто. Он не забывает заклеивать свои «окна».

«Я тоже старался не забывать, – подумал Дрозд. – Так почему?.. Я не умею любить людей, я эгоист и невротик. Но это уже сама болезнь, а не её причина. Я где-то допустил ошибку. Где-то, когда-то… Когда? Не помню».

Тут он почувствовал, что с ним происходит нечто подозрительное и нехорошее. Происходило оно в районе талии – Дрозд вывалился из оцепенения, посмотрел вниз и увидел у себя на поясе верёвку. Точно как у мальчишки. Этот негодник с самым невинным выражением лица стоял рядом и был поглощён связыванием двух верёвок вместе, словно вознамерился ходить за Дроздом хвостиком.

– Что ты делаешь?

Дрозд отодвинул мальчика подальше, не позволив закончить начатое, но, как ни старался, как ни мучился, а первый узел, вдавившийся в левый бок, так и не покорился ему.

Проклятый пояс пришлось оставить. Ладно, потом найдёт, чем его перерезать.

Мальчик страдальчески вздохнул и вернулся на свою табуретку. Странные они были, все трое, настолько, что даже присутствие здесь самого Дрозда уже не казалось таким уж странным. Допустим, пацанёнок и впрямь приходится внуком старику (Или правнуком? Этому деду лет семьдесят точно есть), но они вообще не замечают друг друга, ни разу не перекинулись и словом. Или кто-то из них немой? А девушка? Она как будто приглядывает за обоими, и она сказала: «Мы здесь недавно». Значит, их затянуло с Поверхности? Сразу троих?

– Да, я с Поверхности, – девушка прочитала его мысли и посмотрела прямо в лицо. – Около недели тут. А они пришли вчера, по очереди.

И она рассказала о своём переходе. О том, как потеряла сознание в метро, а очнулась уже в этом доме, как болезненно и непросто вырастало её новое тело, потому что для неё это вообще было первое знакомство с Криптопосом. Теперь стало ясно, отчего бедняжку приковало к инвалидному креслу. Криптопос изначально нематериален и не способен сотворить ничего материального, поэтому-то всё и зависит от людей, Возводелов. И физическое тело – результат невидимой глазу работы самого человека, и если ты неопытен, растерян, напуган, а рядом не оказалось знающего руководителя, случаются неприятные неожиданности. Вроде отказавших ног.

Мальчик опустился на корточки возле девушки, положил ладонь на её покрывало, а потом спросил – тем самым голосом, который слышал Дрозд вчера в мастерской, голосом, который умолял спасти его:

– Значит, на самом деле ты можешь ходить? И выглядишь вообще по-другому?

Она кивнула. Мальчишка недоумённо нахмурился.

– Но со мной ничего такого не было! Я, правда, не с Поверхности пришёл, но… Я просто пришёл, каким-то образом. И сразу был таким, и раньше тоже. Моя внешность совсем не изменилась.

Девушка изогнула брови – она не знала,