Однажды кажется окажется - Елена Николаевна Рыкова Страница 8

Новая соседка подошла к их раковине. Они молча посторонились. Марта скосила глаза и увидела только волосы: рыжие, разные. Отдельные пряди скручены, как жгуты; другие – волнистые; третьи торчали прямо, как солома. Цвет был красный, как гранатовый сок, кирпичный, бежевый, почти золотистый. «На парик похоже», – подумала Марта.

– Что это у вас за чучело-мяучело? – спросила Ребрикова.

Новенькая замерла.

– Сами не знаем, – ответила Лизка, – а тебе что?

Ребрикова набрала в рот воды, прополоскала, сплюнула, вытерла губы вафельным полотенцем, которое лисьим воротником лежало у неё на плечах:

– Поздравляю вас, чё, – и ушла. За ней потянулись старшие.

Когда они остались в туалетах одни, Тина спросила:

– Как тебя зовут?

– Майя, – ответила девочка, – Пролетова. Меня папа тренирует обычно. Я в группы не хожу. А тут решил в лагерь отправить. Море, говорит. И чтобы форму не теряла.

– Все из этого лагеря драпают, а она приезжает. – Тинка убирала зубную щётку в футляр.

– У нас вон в корпусе никто не уехал, – парировала Марта.

– Чтобы форму не терять, нужно в ней же, в форме, спать, – сказала Лизка. – А то украдут. О, стихи получились.

5

– Всё как обычно, десять кругов! – Пашуля вертел свисток на указательном пальце. – Внимание, группа! У нас новенькая. Майя Пролетова.

Он медленно моргнул. Выражение лица у младшего тренера было таким, будто он видел новенькую впервые и сам не соображал, чего это он только что ляпнул.

– Пашуля сегодня какой-то странный, – шепнула Тинка Марте.

– Он и ночью такой же был, – шепнула в ответ Марта. – Когда эту, рыжую, привели.

– Прошу любить и жаловать, – неуверенно продолжал Пашуля, – живёт в третьей палате. Будет с нами до конца смены. В Москве она посещает секцию в спорткомплексе в соседнем районе.

Пролетова, всё это время смотревшая на младшего тренера в упор, опустила глаза:

– Очень приятно познакомиться!

Появление новенькой было встречено без энтузиазма. Возникло неприятное чувство: Соне Гамаюновой нашли замену. Дети хмуро делали разминку перед кроссом: приседали, крутили руками.

– Начали! – гаркнул Пашуля.

Мальчики встали в паре метров друг от друга на внешних дорожках стадиона – выпад на правую ногу, рука касается земли. Начальная поза для бега. Девочки заняли внутренние. Они двигались молча: у каждого человека в группе было своё место. Майя нерешительно встала за девочками.

Пашуля свистнул, и они побежали.

Группа шла ровно, наматывая круги. Парни метров на шесть обгоняли девчонок. Олег Беспалов и Лёша Боякин всегда лидировали по бегу – как спринтеры, первыми завершали кросс, а потом ждали остальных. За ними шли Миша Холмов, Саша Сухофруктов и Митя Верёвкин – они были помладше. «У нас просто ноги короче», – отшучивался Холмов. Марта с Лизкой бежали в середине, за Ребриковой, Письменовой и Петровой. Группу девочек замыкали Тинка с Лилей Бессмертной.

Новенькая не могла держать общий темп группы. Она раскраснелась. Бежала неровно, перепрыгивала телом с одной ноги на другую. Громко и натужно дышала ртом. Губы на перегретом лице стали похожи на засохшие апельсиновые корки. Вскоре она отстала от ребят на два круга. Когда все, кроме неё, закончили, она начала просить о пощаде:

– Павел Николаевич, можно я больше не буду бегать?

Пашуля лишь помотал головой. Вид у него стал бодрый, обычный.

– Павел Николаевич… – Новенькая пыталась поймать его взгляд, но бесполезно: Пашуля смотрел в другую сторону.

– Пролетова, молчи и беги! – рявкнул он. – Три выдоха – один вдох. Не два круга, а хотя бы один.

Группа смотрела на неё и раздражённо ждала. Все хотели есть. Марта искоса глянула на Ребрикову. Та сжала губы до белой нитки. Нехороший знак.

6

Три непроизносимые вещи. Первая – Соня страдает. Вторая – образовавшаяся от отсутствия дочери пустота. Третья – Соня умирает прямо сейчас.

Минуты капали одна на другую; Полина теряла и обретала надежду. То ей казалось, что ещё можно спасти дочку. Потом: нет, уже поздно. Потом: сейчас! Вот сейчас, если бы она её нашла. И снова: нет, нельзя. Точно поздно. Минуту назад всё было исправимо. А теперь время упущено. И опять надежда: счёт на секунды, она ещё жива.

«Я схожу с ума».

За день они с Выриным обошли все поисковые группы. Несколько женщин из города взялись клеить новые объявления. Тренеры выходили в лес, прочёсывая квадрат за квадратом. Береговая служба сообщила, что за последнюю неделю утопленников найдено не было, и это была хорошая новость. Полине казалось, что все эти хождения – только потеря времени. Ноги возвращали её к тому месту, где Хорта потеряла след.

Полина упёрлась в берёзу лбом. Ей так хотелось ещё раз услышать Сонин голос. Но она больше ничего не слышала – только шелест маленьких листьев, похожих на серебряные монеты.

Полина отпрянула от ствола. Потом, чтобы убедиться в своей правоте, обошла поляну кругом. День был безветренный и жаркий. Деревья в солнечном мареве стояли недвижно. Листья на берёзе шевелились.

Полина протянула руку к самой изящной, тоненькой ветке. Листья перестали шевелиться.

– Соня? – спросила она.

Шелест. Тишина.

– Если это ты, пошевели листочками и перестань.

Берёза пошумела и перестала. Тишина казалась гулкой и объёмной. Полина опустилась на корточки и заплакала.

– Давай так, – она говорила и видела себя со стороны: всклокоченная сумасшедшая в рваных джинсах, разговаривающая с деревом, – если «да» – пошелести один раз. Если «нет» – два. Поняла?

Шелест. Тишина.

Она вскочила, в волнении поднимая и опуская к лицу руки.

– Господи! Как в той сказке, что ты рассказывала девочкам? Превратил колдун мальчиков в дубки… что я несу… Давай я буду задавать вопросы, а ты мне отвечай. Сонечка, доченька, это правда ты?

Шелест.

– Ты жива?

Шелест.

– Что я могу сделать? Как тебя вернуть?

На берёзке не трепыхнулось ни листочка.

– Всё сходится, – бормотала она, растирая лицо, – собака дальше не пошла. Ты не исчезла, ты здесь. Вот и запах твой тут закончился. Я же ещё тогда это поняла, но с утра подумала – безумие. – Она посмотрела на берёзу. – Ты же голодная. – Полина засуетилась, снимая рюкзак. – У меня тут… сейчас.

Она вынула из фольги Рэнины бутерброды и попыталась приладить их на ветку. Круглые куски колбасы выпадали из хлеба, застревали в листьях. Полина сняла их, положила под корень. Шматок сыра плавно сползал по бугристому серо-белому стволу.

– Что я творю? – Полина с любовью смотрела на берёзку. – Твоя мама сошла