Однажды кажется окажется - Елена Николаевна Рыкова Страница 7

– Шуршишься уже, вот я и пришла знакомиться. Ты и есть та мама?

В комнату вплыла полная дама. Увидела Полинино колено, вытерла о передник руки:

– Вася за тебя попросил позаботиться, он юноша неплохой. Сиди. Зелёнку принесу.

Дама вышла. Где-то недалеко забряцало, завозилось, зазвенело.

– Вы знаете Василия Викторовича, – сказала Полина, когда та вернулась и грузно опустилась перед ней на одно колено, будто собиралась просить руку и сердце.

– Защиплет – дуй. – Хозяйка протирала ссадину влажной ваткой. – Он кумы моей племянник. Я Рэна. Поживёшь у меня, пока дитя не найдёшь.

Колено сильно щипало, но боль была даже приятна.

– Я слышала вчера её крик, Рэна, – поколебавшись, сказала Полина, – она жива.

– Жива, жива, и я верю. Нет ещё беды. Пойдёшь в лес, отыщешь, а я отогрею. Но сначала поешь. Тебе силы через еду копить надо. На твои силы дитё надеется. Здесь подержи.

– Хорошо. – Полина скривилась, перехватив бинт. Та ловко перевязала ей колено.

– Хорошо – подержу или хорошо – поем? – уточнила хозяйка.

– И то и другое, – сказала Полина.

Обрадованная, что гостья согласилась позавтракать, Рэна бросилась накрывать на стол. Полина оделась и спустилась вслед за ней на маленькую кухню. На газовой плите булькал чайник, дверь в коридор была открыта – точно так же, как и дверь на улицу. Полина присела за стол и смотрела через два проёма, как прыгают на асфальте пятна от листвы.

– Скоро Гришаня придёт, тебя в курс ставить, – говорила Рэна, доставая из холодильника батон белого хлеба, сыр, докторскую колбасу и коробку с тортом, – участковый наш. Бери, бери любой кусок, абы побольше. Помнить-то, наверно, не помнишь, когда ела?

Рэна присела на край табуретки, уперев локти в стол, и посмотрела на Полину добрым коровьим взглядом:

– Душа за тебя рвётся. Ты кушай.

Полина откусила бутерброд – безвкусно, как поролон.

Где-то через полчаса действительно пришёл участковый – с косматой собакой, которая попыталась втиснуться в кухню, но Рэна всплеснула руками и выгнала пса из помещения.

– Ты её на улице к дереву приладь, – сказала она милиционеру.

– Это Хорта, – участковый привязывал поводок к перилам крыльца, – помощница моя.

Он протянул Полине шершавую руку:

– Григорий Вырин. Я занимаюсь поисками вашей дочери.

Полина посмотрела на стопку у него под мышкой.

– Допечатали ещё. – Григорий положил листовки на потрескавшуюся клеёнку.

Полина взяла в руки объявление. «ПРОПАЛ РЕБЁНОК». Размытая чёрно-белая фотография, на которой с трудом можно было узнать Соню, и описание: «Гамаюнова София Олеговна. 9 июня 1993 года ушла из спортивного лагеря „Агарес“ и не вернулась. Рост 145 см, вес 35 кг. На вид 10–11 лет. Была одета в розовую ночную рубашку и красную кофту с изображением Минни-Маус. На ногах кеды. Всем, кому что-либо известно о её местонахождении, просьба сообщить…»

– Она тут на себя не похожа, – прошептала Полина.

– У тренеров была её разрядная книжка, мы фотографию оттуда взяли, – объяснил Вырин. – Другой не было. Снимок маленький, на документ, мы увеличили.

Полина поднялась, прошла в свою комнату.

– Я привезла её фотографии. – Она протянула Григорию снимки.

Вырин нерешительно взял их.

– Напечатаем новые листовки, – через паузу сказал он. – Полина Олеговна, она не могла к кому-нибудь поехать?

– Нет, – Полина мотнула головой, – я ращу её без отца, даже отчество своё дала. Родители мои живут в Иркутске. Больше никого нет. Исключено.

– Может быть, она убежала из лагеря, чтобы поехать к вам? Домой?

– Я предупредила соседку. Если Соня приедет, та позвонит Яртышникову. Если она хотела уехать, почему не взяла вещи? Не говоря уж о том, что ей достаточно было просто позвонить мне. Я бы её забрала.

– Понимаю. Но мы проверяем все варианты. Четыре спелеолога из палаточного городка добровольно согласились помогать и со вчерашнего дня прочёсывают пещеры. Она могла подняться в предгорье…

– Разве ваша собака не потеряла её след в лесу? – перебила его Полина.

– Да, но…

– Послушайте. Девочки мне всё рассказали. Они играли. Послали её ночью бежать до ворот. Она обещала им, что вернётся через три минуты. Там что-то случилось.

Вырин крутил перед собой чашку, которую поставила ему Рэна.

– Это новая информация, – произнёс он, – при допросе они говорили, что спали в момент исчезновения Софии.

Полина надевала рюкзак.

– Пойдёмте. – Она показала на открытую дверь, в проёме которой торчала лохматая голова Хорты.

Они вышли из дома и направились к лагерю мимо ранних купальщиков, спускавшихся к пляжу с полотенцами на шеях и циновками под мышками, мимо фонарей с расклеенными объявлениями о Соне, мимо пыльных сквериков, в которых дворники скребли мётлами. На повороте Хорта поддела носом Полинину руку, лизнула в ладонь, и Сонины прикосновения из сна ушли – Полина уже не могла восстановить в памяти, каково это – когда ребёнок обнимает твои ноги.

3

Старик понятия не имел, как открывать разломы. Когда Зейнеп впервые его увидела, она была молодой скогсрой, а лицо Ахвала уже тогда избороздили глубокие морщины.

У таких, как она, долгий век, у таких, как он, – век дольше.

Зейнеп знала, что старик подобен ифриту, что сбежал из тысячелетнего тиса. Знала, что носит он ещё одно имя, которым назван детский лагерь на берегу моря, похожий на маленький городок.

Было в Ахвале тёмное пламя, которого она боялась. Таилась в нём опасность. Старик сказал, ему ничего не известно. И Зейнеп поняла, что это неправда.

В инструкции написано было: та сторона лицевая, а эта, наша, – изнанка. На этой, как на водной глади, лишь отражается то, что происходит там. Так было всегда, и так – правильно. И только когда случается между мирами разлом, нарушается порядок. События начинают происходить тут, с изнанки. От них идёт искажающая волна по ту сторону. Сила, которая должна течь только лишь оттуда сюда, меняет своё направление. И начинается разрушение.

«Если же случается подобное у вас на веку, любые меры примите, чтобы убрать и разлом, и существо, его создавшее», – сказано на последней странице.

Предчувствие надвигающейся беды гнало Зейнеп в лес.

Быстро шла она, так быстро, как только могла, но всё же слышала: деревья по-прежнему молчат.

4

У третьего корпуса «Агареса» было два крыла: в левом жили мальчики, в правом – девочки. Крайние палаты занимали тренеры. Каждое крыло оканчивалось длинным помещением, по стенам которого тянулись бесконечные кабинки – с одной стороны туалетные, с другой – душевые. Под большим окном напротив входа располагалось шесть раковин.

Марта и Мишаевы устроились у последней: остальные были заняты синхронистками и девчонками из их группы по настольному теннису. Катя Письменова умывалась, стараясь не намочить чёлку. Она была очень