Судьба Одина - Скотт Оден Страница 31

— Во имя Имира, где?.. — пробормотал он. Перед глазами все поплыло. Он моргнул, пытаясь прояснить зрение. Где копье? Что случилось?

В ответ он услышал скрипучий голос, говоривший по-сицилийски с сильным арагонским акцентом:

— Кости Христа! Дьявол еще жив?

Откуда-то поблизости доносились невнятные отрицания и проклятия, гортанные молитвы; он слышал скрип стальных планок, когда невидимые руки пытались перезарядить арбалет. Неужели ему все это приснилось? Темные берега Настронда, Волчье логово, поединок в заливе Гьёлль? Он посмотрел на болты, застрявшие в его кольчуге, и вспомнил… древние руины в сердце болот, почерневшие и гниющие. Купола из старого мрамора покрывают святилища еретических богов и забытых нимф. Дорога; подбитые гвоздями сапоги дробят каменную крошку. Фургон, безвкусный и разбитый, покачивается на сломанной оси. Он останавливается. Он втягивает носом воздух; он чувствует их запах. Он чувствует запах их лихорадочного пота, их разложения; он чувствует запах гноя, который сочится из язв на их истощенных телах. Он скалит зубы в предвкушении. Они мертвецы, сицилийские рабы чудовища.

Сицилийцы. Один из них стрелял в него из задней части фургона бродячих комедиантов… скользкая от пота рука слишком крепко сжимала резной дубовый приклад его оружия. Арбалетчик отводит взгляд. Два пальца судорожно сжимают спусковой механизм. Едва слышен ровный треск стальных планок. Он ощущает это как удар кулаком в грудину…

Он был уверен, что болт попал в него, а второй последовал за первым по пятам; их совместные удары, должно быть, сбили его с толку. Неужели холодная болотная вода лишила его рассудка? Не привиделась ли ему каждая царапина с тех пор, как в него врезались эти два болта? Настронд? Его мертвый род?

— Давай, за ним! — услышал он команду скрипучего голоса. — Принеси факел, ради Бога! Принеси его и поднеси поближе! Я не оставлю это на волю случая.

Гримнир откашлялся и сплюнул. Значит, это был Лангбардаланд. Италия. Что означало, что он все еще жив. Все еще на Аппиевой дороге, там, где она пересекала Понтийские болота, в двух неделях пути к северу от разрушенной чумой Мессины. Все еще охотится на этого крадущегося змея, Злостного Врага. Но как он мог остаться в живых?

— Не играй с ним, Пандольфо. — От этого нового голоса Гримнир заскрежетал зубами. Он был свистящим и достаточно высоким, чтобы принадлежать кастрату. Гримнир был уверен, что это священник. Священник из Мессины. Глупец, ответственный за переправку Нидхёгга с Сицилии на материк. — Ты видел, какое зло он может причинить. Прикажи своим людям проткнуть его, и дело с концом.

Мокрый и грязный, Гримнир поднялся из тростников на краю болота. Его волосы свисали длинными прядями, скрывая черты лица; его единственный красный глаз сверкал в ночи, пронизанной огнями. Тот, кого звали Пандольфо, был тем самым гигантом, которого Гримнир протаранил плечом, оторвав ему ухо. В его покрасневших глазах, глубоко посаженных на изможденном лице, покрытом шрамами от чумы, светилась ненависть. Свисающие черные усы, скользкие от слизи и утяжеленные бусинками позолоченной меди, обрамляли его тонкие губы. Когда он поднял свой длинный меч, из остатков уха закапала кровь.

С ним были еще четверо: арбалетчик с длинными сальными волосами и гноящимися глазами; два кондотьера со стертыми ногами, в забрызганных грязью кольчугах, с тяжелыми копьями в руках, их конечности дрожали от чумы и слабости. Последний стоял в стороне, парень, едва достигший зрелости; окруженный трупами, он изо всех сил пытался удержать факел над головой. За ними Гримнир заметил облаченную в черную сутану фигуру священника из Мессины — бледного, как полотно, коротко подстриженного, с тонзурой. Гримнир протянул руку с черными ногтями и вытащил болты из звеньев своей кольчуги.

— Да, Пандольфо, — сказал он, обнажив пожелтевшие клыки. — Проткни меня, и дело с концом. Нар! Если этот лишенный яиц ублюдок хочет моей смерти, пусть попробует! Ты слышишь меня, священник? Пришло время тебе вложить сталь в свои проклятые руки и проверить своего бога против моего!

— У тебя нет богов, исчадие ада! — ответил Пандольфо. — И очень скоро ты останешься без головы!

Гримнир посмотрел на каждого из них по очереди и цокнул языком.

— Вам не снести мою голову, даже если бы вас было вдвое больше, чем сейчас. Ха! Моя голова в безопасности, как младенец у материнской сиськи.

Пандольфо, шаркая, шагнул влево, его сапоги заскрипели, как когти по грифельной доске. Глаза кондотьера заледенели; его потрескавшиеся губы сформировали приказ, но дыхание, которое могло бы придать этому слову звучание, все еще удерживалось в его расширяющихся легких. Он отвел свой длинный меч назад, его лезвие поднялось в боевую стойку. Двое других солдат переглянулись, костяшки пальцев на древках копий побелели. Факелоносец пошевелился, затрещали угли, а арбалетчик с мучительной медлительностью поднял свое оружие. Легкий ветерок прошелестел в высокой траве.

Внезапно Гримнир атаковал; одним плавным движением он выхватил из-за пояса бородовидный топор, развернулся и метнул оружие в арбалетчика. Топор кувыркнулся один раз, переворачиваясь; он на волосок не задел поднимающийся арбалет и вместо этого попал мужчине в лицо. Топор ударил под углом между носом и кончиком подбородка, рассекая плоть и кости и ломая зубы.

Мужчина закричал и отшатнулся, из его рассеченной лезвием челюсти хлынула кровавая пена. Он замахал руками. Его рука судорожно сжала спусковой рычаг.

Стальные планки звякнули.

И тут раздался тошнотворный хруст, когда болт вонзился в спину ближайшего копейщика, пробил его кольчугу и вонзился в позвоночник по самое деревянное оперение. Мужчина, пошатываясь, подался вперед. Он издал жалобный стон и рухнул лицом на землю, его оружие загремело.

В следующее мгновение воцарилась смесь хаоса и чистого ужаса; факелоносец и оставшийся солдат тревожно закричали. Приглушенные стоны арбалетчика, жалобное хныканье упавшего копейщика и громкие приказы священника усилили панику. Только Пандольфо сохранил самообладание. Он выругался и прыгнул.

Гримнир встретил его на полпути.

Кольчуга гремела и лязгала; жилистые мускулы, выкованные в огне Древнего мира, столкнулись с плотью и костями уроженца Сицилии. Налитые кровью глаза Пандольфо расширились; тонкие губы скрелинга растянулись в презрительной усмешке, когда Гримнир перехватил лезвие длинного меча сицилийца у рукояти и отвел его в сторону. Прежде чем Пандольфо успел освободить клинок, прежде чем он смог ударить своего врага свободной рукой, Гримнир всадил использованные болты, зажатые в кулаке, в незащищенную шею кондотьера. Железо чиркнуло по кости, когда один из болтов застрял в челюстном суставе сицилийца; другой вонзился глубоко, проткнув хрящ его трахеи. Из глубокой раны хлынула зараженная кровь.

— Возьмешь мою голову, ага? — прорычал Гримнир. — Фо! — Он вырвал длинный меч из ослабевшей руки Пандольфо и отшвырнул умирающего прочь. Он