Судьба Одина - Скотт Оден

Скотт Оден Судьба Одина

Моей сестре Саре Ли и ее сыну, Коди:

Gæð a wyrd swa hio scel.[1]

Это было так давно и далеко

Я забыл, как меня называли мужчины.

Топор и кремниевое копье как сон,

Охоты и война как тени. Я помню

Только тишину той мрачной земли;

Облака, которые навсегда сгрудились на холмах,

Тусклость вечного леса.

РОБЕРТ Е. ГОВАРД «Киммерия».

И вот Создатель Людей превратил средиземье в пустыню

и древнее творение великанов опустело,

лишенное веселья своих граждан.

Странник, 85–87.[2]

Карты

Рим накануне Черной Смерти

Легенда:

1. Вход Гримнира.

2. Цистерна.

3. Римская Волчица.

4. Сломанный мост.

5. Старая базилика Святого Петра.

Настронд накануне Рагнарёка

Легенда:

Kauhxeimr — Каунхейм

The Undiræd — Андирэд

Skrælingsalr — Скрелингсалр

Jardvegur — Ярдвегур

Gjölls' Inlet — Залив Гьёлль

Snaga's Beach — Берег Снаги

Ulfsstadir — Ульфсстадир

Lokaean Witches — Локейские Ведьмы

1 НАСТРОНД

Мужчина вырывался из объятий воды; он бился, хотя холодное течение затягивало его все глубже в темноту. Он ощутил вкус горькой соли и пепла, как от сгоревшего плавника. Его изодранная кольчуга, тяжелые сапоги, кожаный оружейный пояс… все это никак не помогало ему противостоять цепким пальцам сьйоветтиров, которые тянули его за ноги. Он мог видеть их, этих духов рек, ручьев и фьордов, похожих на пятна мертвенно-бледной плоти в глубине; их глаза казались черными впадинами, а волосы, похожие на озерную траву, колыхались вокруг костлявых лиц. Он мог слышать их тихие песни:

Дитя безумия Ангрбоды,

Рожденный в грязи скрелинг,

Почему ты сражаешься

В объятиях Темной Гьёлль?

Или преследуемый Христом Мидгард

Так дорог твоему черному сердцу?

Держись подальше от поверхности,

Милый сын Балегира,

И позволь нашим рабам оседлать тебя,

Как Свадильфари!

Их издевки, их смех — вроде бульканья покидающих губы тонущего пузырьков воздуха — воспламенили нечто горячее и рьяное в груди мужчины. Он обнажил неровные желтые зубы, стиснув челюсти, чтобы не глотнуть воды; его единственный красный глаз засверкал во мраке. Мускулистые ноги стали бороться с течением. Они думали, что знают, что такое ненависть, эти сьйоветтиры? Они думали, что знают, что такое ярость? Нар! Он покажет этим грязным духам, что значат такие слова! Он вынырнул на поверхность.

Скрелинг, так они назвали его. Сын Балегира. Да, он был всем этим. Теперь он вспомнил. Он был всем этим и еще многим другим. В его жилах текла горячая кровь Ангрбоды и холодный ихор Отца Локи, но родоначальником его народа был Имир — Повелитель Морозов. Он был каунаром. Его звали Гримнир.

Гримнир.

Словно кремень и сталь встретились над остывшими углями, имена столкнулись и заискрили, высвечивая грани тьмы, окутавшей его разум.

Гримнир.

Сын Балегира.

Скрелинг.

Каунар.

И сквозь эту тлеющую пелену проступили призраки воспоминаний…

Древние руины в сердце болота, почерневшие и гниющие. Купола из старого мрамора покрывают святилища еретических богов и забытых нимф. Он крадется по разрушающейся дороге — дороге, окаймленной осокой и корявыми кипарисами; он держится в тени, сумрак сгущается по мере того, как солнце клонится к западу. Подбитые гвоздями сапоги хрустят по старому римскому камню.

Впереди он замечает тех, кто защищает его добычу: дюжину худых и истощенных фигур — наемников в кольчугах, опирающихся на тяжелые копья; арбалетчиков с арбалетами за плечами. Их называют Отрядом Серпа. Слабоумные дураки! Они — рабы змея, и они стоят между ним и его врагом, драконом Нидхёггом, проклятым Злостным Врагом. За это они должны умереть.

Они охраняют странный транспорт: пышную повозку со сломанной осью, безвкусный корабль на колесах, предназначенный для двора земного вождя Пригвожденного Бога, так называемого Папы Римского. Рим. Место, где прячется зверь.

— Расставь своих людей, — раздается голос. Голос евнуха, тонкий и пронзительный — священник из Мессины, одетый в черную сутану и грязный. — Этот дьявол все еще на свободе.

Ему отвечает гигант, чье тело затянуто в кольчугу из пластин; у него аристократический нос и глаза, которые видели смерть.

— Дьявол? — насмешливо спрашивает он. — Я трахну в жопу твоего дьявола, священник! Он ничто! Ты слышишь меня? Ничто! Молокосос, сын шлюхи!

Гримнир шипит в ответ на вызов, его единственный глаз горит яростью. С невеселой улыбкой он вынимает свой длинный сакс…

Гримнир бьет ногами и руками; без предупреждения его нога касается твердой почвы, каменистой и покрытой толстым слоем ила. Он идет вперед, пока его голова не пробивает поверхность. Он кашляет; отплевываясь, он набирает полные легкие едкого воздуха.

Он наносит удар с наступлением сумерек, когда солнце опускается за край света. Он наносит удар тогда, когда на заросшей сорняками площадке, камни которой были уложены во времена цезарей, разжигают костер. Потрескивают старые дрова, дым от тлеющих углей поднимается в холодный ноябрьский воздух.

Его первая жертва отворачивается от созерцания танцующих пылинок пепла. Он молод, едва достиг зрелости, с желтушным, изуродованным оспой лицом и водянисто-голубыми глазами. Его последнее видение по эту сторону могилы — горящий глаз, окутанный тенью; он открывает рот, чтобы закричать… и умирает, когда длинный сакс Гримнира вонзается ему в глотку. Он падает, захлебываясь кровавой пеной.

Раздаются крики. Крики предупреждения.

И тень, Гримнир, движется среди них, собирая красную жатву. Их кольчуги бесполезны; их копья и арбалеты только мешают им, их мускулы истощены из-за болезни, которую источают челюсти змея, — той самой болезни, которая поразила Мессину две недели назад. Они двигаются слишком медленно. Их визг и крики вызывают у него смех; сталь скрежещет о сталь, железо пронзает плоть, и полдюжины оставшихся на ногах наемников разбегаются в разные стороны.

Их предводитель-великан приходит за ним, но Гримнир не дает ему передышки. Лезвие длинного сакса мелькает, быстрое, как удар змеи. Только резкий прыжок в сторону спасает человека от раскроенного черепа; тем не менее, он ревет от боли, когда лезвие клинка Гримнира рассекает хрящ его уха. Смеясь, Гримнир врезается плечом в