Огненная царица - Мэй Линь Страница 3

Много позже появились церкви и священнослужители, и вот те же, кто нам молился, назвали нас демонами и пошли на нас войной. Это была роковая ошибка, и они ответили за свою дерзость: мы были высшей ступенью эволюции, никто не мог сравниться с нами.

Но хэшан Махаяна – так он себя зовет – открыл новую страницу в нашей истории: он нашел в нас душу. Ну, может быть, не во всех, однако во мне точно.

Когда это случилось, я стала уязвимой. Еще вчера несокрушимая богиня, сегодня я чувствовала себя травинкой на ветру вечности. Я плакала и смеялась, я любила и ненавидела – и это было невозможно вынести. Но это было. И причиной всему стал хэшан Махаяна.

И вот сейчас он сидит рядом на старой ворсистой подстилке и рассеянно гладит меня по руке.

Я помню, как увидела его в первый раз. Каждая секунда той встречи запечатлелась в моей памяти.

Я была в своем чертоге, когда его привели, лежала, откинувшись, на высокой кремовой кушетке, такой мягкой, что в ней можно было утонуть. Я была полуодета, на мне была туника розового цвета с кружевами на плечах. В руке я держала первое издание «Божественной комедии» Данте – тяжелый в кровавом бархатном переплете том. Кем я хотела быть в тот миг – королевой, махой, распутницей? Я и сама не знала. Знала только, что выгляжу сногсшибательно. Зеркала вокруг отражали меня многократно, и этот вид мог помрачить ум любого мужчины.

Но он был не мужчина, а монах.

Он стоял передо мной избитый, окровавленный, на лице его багровели свежие синяки, глаз распух, халат был разорван, однако улыбался он точно так же, как и сейчас. Как будто нет на свете горя, насилия, унижений, нет даже смерти, а всё – только жизнь, любовь и спасение.

– Как твое имя, монах? – спросила я его, спросила сурово и пренебрежительно, ведь он был всего лишь человек.

– У монахов нет имени, – отвечал он. – Мы отреклись от имени, родственников, плотской любви – от всего. Впрочем, если хочешь, зови меня хэшан Махаяна. Хэшан – это и есть монах, а Махаяна…

– Я знаю, что такое Махаяна, – перебила я его.

Мне показалась смешной его важность, а особенно его имя. Я решила осадить его.

– А знаешь ли, хэшан Махаяна, что тысячу лет назад в Тибете монаха с таким же именем, как у тебя, растерзали на части, и только за то, что он проиграл в богословском споре буддисту-индийцу?

Я думала, он испугается, но он лишь улыбнулся.

– Истина не может проиграть, – сказал он спокойно. – Человек может, истина – никогда.

Меня еще тогда поразило его спокойствие. Он не был даосом, он был обычным человеком, откуда же в нем было столько мужества и презрения к смерти, словно не судьба его тащит на плаху, а он сам управляет судьбой? Я решила присмотреться к нему поближе и сделала это, на свою беду.

До встречи с Махаяной я не была счастлива, но была неуязвима. Белое было белым, черное – черным, горы были горами, реки – реками. Когда хэшан Махаяна вошел в мою жизнь, мир перевернулся. Я узнала любовь.

Это не была плотская любовь – меня охватило чувство, которое испытывает мать к ребенку. Вокруг плыли мириады миров, и в них жили мириады существ, огромных и микроскопических, красивых и отвратительных, разумных и начисто лишенных сознания. И все они требовали любви, все ждали ее, все искали – и все ее заслужили. Всех нужно и можно было спасти. И даже такая чудовищная тварь, как я, тоже заслуживала спасения, потому что любовь существует для всех, и никого нельзя вычеркнуть.

Мир стал дорог мне, а прежняя моя жизнь, жизнь безжалостного прожорливого божества – отвратительна. Но вместе с любовью на горизонте моем появилась печаль, появилась смерть. Раньше ее темный образ не смел оскорбить мой взор, теперь же она стояла рядом со мной, и сегодня она исполнит свою страшную миссию. Такова цена прозрения, цена света истины.

И все равно я ни о чем не жалела. Доведись мне повторить все еще раз, и я пошла бы тем же путем еще и еще, десять, сто, тысячу раз – насколько хватило бы сил.

Хэшан Махаяна не хотел бежать от смерти, и он был прав. Он должен был умереть, чтобы я родилась к жизни. Так зерно умирает, чтобы родился колос. Таков закон – всеобъемлющий, всеохватный.

Вот только я такого закона не признаю, нет. Я желаю одного: быть с ним рядом. Если ему суждено умереть, то и мне тоже. А жить рядом с ним – о, это было бы немыслимое счастье! Но это счастье мне не дано.

Он смотрит на меня и видит мое смятение. Он видит, что я стою на самом краю бездны, однако он хочет, чтобы я жила.

– Ты должна жить, – настойчиво повторяет он мне, – ради этого я и умираю. Я верю, ты спасешь множество людей.

Да, он верит в это. Только я в это не верю. У меня нет больше сил, я не смогу с ним расстаться. Единственное, что я чувствую сейчас, – отчаяние от того, что больше не увижу его, не услышу его, не коснусь его никогда…

Я знаю, что все пойдет так, как и должно идти, но ничего не могу с собой поделать. Это бунт перед богами. Если вы есть, обращаюсь к вам и требую справедливости! Будда Майтрейя [1], милосердная Гуаньинь [2], гневный бог Бучжи минван [3], несокрушимый страж закона Вэйто [4], черный князь ада Яньлован, к вам обращаюсь я и говорю, что нет закона, который я не готова нарушить, нет черты, которую я не преступлю, лишь бы спасти его, спасти любой ценой!

Но боги молчат, боги не слышат. Лишь колесо закона, скрипя в немыслимом космическом холоде, равнодушно вращается, подминая под себя еще одну жизнь, одну из миллиардов.

Хэшан смотрит на меня из-под ресниц, смотрит туманным взглядом, как будто бы уже из-за границы этого мира. Загрубелые руки его холодеют, дыхание становится реже – он готовится уйти, палач лишь довершит начатое им самим.

Я не могу это вынести,